Какого цвета небо
Шрифт:
Проехали по шоссе с полкилометра, когда молчавшая Татьяна вдруг сказала:
– Какой спортсмен пропадает! – и во весь голос стала декламировать: – «Гарун бежал быстрее лани, быстрей, чем заяц от орла!…»
Тут и я увидел Кешку: он стоял на краю шоссе и махал нам рукой, даже улыбался, кричал что-то.
– Нет! – с проникновенной убежденностью сказала Татьяна. – Помирать буду – не забуду!…
Здесь и я увидел у Гуся забытый нами коврик, подъехал, притормозил. Татьяна потянулась через спинку переднего сиденья, открыла заднюю дверцу,
– Минутку, сеньор. Как вы оказались здесь раньше нас?
– Так вы же вон какой крюк делали, а я – напрямик!
– Закрой дверцу с той стороны, – спокойно сказала Татьяна.
С лица Кешки мгновенно слетело оживление.
– Ванька, у меня даже денег на билет нет, – затянул он.
Я сунул руку в карман брюк, достал единственный рубль, но Татьяна взяла меня за руку.
– Да как же он до дому-то доберется? – шепотом спросил я.
– А так же, как всю эту гадость сегодня проделывал! – И губы у нее опять начали кривиться.
– А, черт! – сказал я и дал газ.
Татьяна молчала. Потом включила радио, положила голову мне на плечо. Так мы и ехали. И мне почему-то уже стало казаться, что с мамой ничего не случилось за время моего отсутствия, и даже что она поправится, обязательно поправится! Я представил, как расскажу маме, какая удивительная Татьяна, а мама все поймет. А после Татьяна зайдет к нам, и мама снова обрадуется, потому что увидит в Татьяне все то же, что увидел сегодня я, а раньше – почему-то видел. А мама, возможно, и раньше видела, ведь она поумнее меня.
И вот эти уже уверенные думы о маме, щека Татьяны, доверчиво прижимавшаяся к моему плечу, послушное и могучее движение машины буквально каждым километром все дальше и дальше отодвигали то неприятное, что было сегодня. Я прибавлял и прибавлял газ, точно хотел как можно скорее и подальше уехать от плохого, что было в Солнечном.
– Давай-давай! – шепнула Татьяна.
Как мы в целости и сохранности подъехали к Ленинграду, объяснить не берусь.
– Вот это прокатились! – возбужденно сказала Татьяна, облизывая пересохшие губы, когда я перешел на нормальный режим езды, завидев издали мотоцикл с гаишниками. – Позвольте, молодой герой, я вытру ваш потный лобик! – насмешливо договорила она, провела платочком но моему лбу, и мы неожиданно поцеловались, из-за чего я чуть не врезался в афишную тумбу. – Ну ладно, хватит, погусарствовали! – И Татьяна положила прохладную ладонь на мою руку.
По городу я ехал осмотрительно и даже боязливо. Татьяна вдруг сказала, поглядев на наших однокашников:
– Слушай, Павел Павлович – настоящий работник, ты знаешь, как его больные ценят! Лукерья Петровна для дитятки ничего не жалеет, а сынок?! Когда он еще заехал за мной и Гусь похвастал, сколько они выпивки взяли, я сразу поняла, что… – она покраснела, но не перестала глядеть на меня, – что речь идет о результативности,
– И я то же думал, когда стоял с Леной.
– И у Аннушки отличные мать-отец…
Я сказал как можно мягче:
– Вообще-то мне кажутся слегка упрощенными эти разговоры: родители – хорошие, дети, значит, обязательно плохие. Или наоборот. Возьми Гуся, Лену: у всех по-разному, да?
– Куда? – спросила вдруг Татьяна, когда я хотел ехать по Фонтанке через Невский, чтобы попасть в Дачное, где Дмитриевы только что получили квартиру. – Сначала – к Валентине Ивановне!
Я успел включить сигнал, свернул налево, поехал к Московскому вокзалу.
– Знаешь, Танька, я не знаю, что у нас с тобой будет дальше. Но уже и за то, что у нас с тобой было, за то, что ты такая, спасибо тебе! – Еле успел затормозить у Московского вокзала, сказал для полной убедительности: – Как мужик тебе говорю!
– За это – тоже спасибо, – просто ответила она, и глаза ее вдруг опять слегка позеленели. – А это я тебе – уже как баба говорю!
– Сильно мы с тобой повзрослели разом, ничего не скажешь! – И я поехал вокруг сквера на площади Восстания, потом по Старо-Невскому, как и сейчас в обиходе его называют, свернул на проспект Бакунина, доехал до Херсонской, остановился.
– Спят, голубчики? – спросила Татьяна, оборачиваясь назад, и лицо у нее было какое-то странное.
– Ты что? – шепотом спросил я.
– Иванушка-дурачок! – сказала она и стала выходить из машины.
Я вспомнил хозяйственность Венки и Лены, закрыл машину, ключ спрятал в карман. Стали подниматься по лестнице. Татьяна вдруг остановилась.
– Может, мне лучше все-таки не ходить, а?
И так мне обидно вдруг стало!
– Как хочешь…
– Ну ладно, ладно, – прошептала она и даже по руке меня погладила.
В прихожей наткнулись на Виктора Викторовича. Он внимательно оглядел Татьяну, точно это его собственный сын явился с невестой, кивнул ей, сказал мне:
– Валентина Ивановна ела, потом спала, потом чаем напоил.
– Спасибо. А Светка?
– Спит уже. А Зины все нет. – Он поглядел на часы.
Поглядел и я: девять часов вечера. Как же это я времени-то не заметил?
– А меня так и не узнаёте, Виктор Викторович? – волнуясь, спросила Татьяна. – Мы же в прошлом году у вас в цеху были на практике.
– А, Соломина, – узнал он.
– Я хочу проситься к вам на завод, – еще сильнее волнуясь, сказала она.
– Ты?! – Он вытаращил глаза, снова стал Веселым Томасом. – У нас, знаешь, грязно: запачкаешься!
– А я могу и по-другому одеться, – уже весело сказала она. – А ручки – вымыть после работы. – И засмеялась.
И это понравилось Пастухову, он улыбнулся, уже совсем иначе глядя на Татьяну.
– Зайди как-нибудь, потолкуем.
– Вот спасибо! – по-детски обрадовалась она.