Какой простор! Книга первая: Золотой шлях
Шрифт:
— Отграбился парень! — сказал командир дружины, осторожно шагавший впереди.
— Ну, а сынок-то твой где? — спросил кузнец Иванова.
— Не знаю!
— А дружки его нам помогают… Помнишь сына ветеринара Ванечку, Кузинчу? Их там добрая дюжина была. Сейчас приспособил я их к пропаганде, листовки по городу расклеивают. Типографии у нас нет, так они их от руки пишут.
Никем не остановленный, отряд дошел до реки, отделяющей центр города от рабочей окраины. На том берегу в окнах домов густо светились
Из ворот паровой мельницы вышло душ двадцать вооруженных жителей. Пошушукавшись, они присоединились к отряду. Среди них механик узнал доктора Цыганкова.
Посоветовавшись с Ивановым, дядя Миша решил перевести отряд через реку по Горбатому мосту. На мосту стояла охрана, ее предательски выдавали огненные точки цигарок, мелькавшие у перил.
Охрану решили снять хитростью. Послали вперед четырех женщин помоложе. Они должны были затеять с махновцами веселый разговор и, если удастся, сбросить в реку пулемет, тело которого угадывалось на каменном парапете моста.
Женщин на мост не пустили. Какой-то махновец грубым окриком остановил их на полпути, выстрелил из винтовки и поднял тревогу. Скороговоркой затарахтел «гочкис», вдоль набережной заискрили пули, убили двух бойцов отряда. Люди кинулись врассыпную, залегли где попало, открыли беспорядочный огонь.
Задерживаться на этой стороне было нельзя.
— За мной! — крикнул механик и, согнувшись в три погибели, потеряв на ходу фуражку и зажимая в руке пулемет «гочкис», побежал на мост.
Несколько рабочих обогнали его, замелькал острый свет выстрелов, и все смешалось в неразберихе ближнего боя, где не поймешь, кто свой, кто чужой.
Иванов не помнил, как очутился на другом берегу реки, обсаженном голыми осокорями. Пулеметы били вдоль набережной, к ногам падали срезанные пулями горьковато пахнущие ветви деревьев.
Бахнула махновская трехдюймовка. Снаряд, прошумев над головами, упал в реку. Молодой, неокрепший ледок разлетелся во все стороны, словно разбитое зеркало. По улице, дико ругаясь, проскакала орава всадников с подушками вместо седел, и механик пустил им вслед длинную очередь из ручного пулемета, сразу согревшего озябшие руки.
— Ложись, дурень! — крикнул на него бородатый рабочий и потянул к холодной, обжигающей, как железо, земле.
Иванов распластался рядом с бородачом, раскинувшим в стороны длинные ноги, обутые в опорки. Но сразу же встал на колени.
— Лежа победы не добьешься. Надо продвигаться вперед, только вперед, ориентир — кафедральный собор… Каюков! — заорал он.
Красноармеец его полка Каюков оказался шагах в десяти от него. Обернулся, обиженно прошептал:
— Чево?
— Продвигайся вперед со своим взводом, захвати перекресток, оставь там отделение и давай дальше, до следующего перекрестка. — Иванову
— Понятно! Мне не впервинку.
Каюков поднялся на мгновение, ружейная вспышка осветила его осатанелое лицо. Потом, согнувшись, он словно на четвереньках побежал вперед. Сбоку, из окна третьего этажа, хлопнул выстрел, и в наступившей тишине слышно было, как со звоном ударилась о мостовую винтовочная гильза.
— Ранен я… в плечо, — простонал рядом хриплый голос.
— Ранен, так отдай мне свое ружье, а то наступаю с орясиной — холодное оружие, только собак гонять.
Голос показался Иванову знакомым. Он побежал вслед за парнем и при вспышке разорвавшейся гранаты узнал в нем Кузинчу.
В дом, из которого стреляли, вбежала группа рабочих, дверь была не заперта, в подъезде, приткнутая к перилам, догорала наплывшая грибом свеча.
В тесной толпе дружинников Иванов продолжал бежать вперед, ловя слухом звон разбитого стекла, крики, грузный удар о мостовую. Это покончили с махновцем, стрелявшим из окна.
На другом конце города застучали частые пулеметные очереди. То ли там началось восстание, то ли красноармейцы пошли в наступление. Связи никакой не было.
Стремительно светало.
На улицу из Скатертного переулка вырвалась сумасшедшая тачанка, запряженная четверкой лохматых коней, за ней вторая, третья, четвертая. Обгоняя друг друга, давя зазевавшихся дружинников, они помчались вдоль набережной. Иванов едва успел отскочить к стене, в азарте боя заорал:
— Огонь! Плутонгами! — Приложился к пулемету, пустил вслед тачанкам длинную очередь.
Сзади оглушительно хлопнул выстрел из броневика, ожег пламенем ухо Иванова. Словно капли сильного дождя, дробно забились звуки стрельбы.
— Ушли, дьяволы… как молния, — пожалел Кузинча.
Из задней тачанки, ударившейся колесом о дерево, выпал человек. Дико ругаясь, он, как собака, пополз в ворота, тщетно стараясь выхватить из кармана не то гранату, не то бутылку. Его схватили за шиворот, приволокли к механику.
— Куда вы так разогнались?
— Красные!.. Уже на Холодной горе. Батько приказал вырываться из города, сгинуть по хуторам, — сразу отрезвев, выпалил оробелый, похожий на орангутанга подраненный махновец.
С боем дружинники продвигались вперед, освобождая от махновцев квартал за кварталом.
Сзади послышался слитный конский цокот. Кавалерийский эскадрон, приданный дивизии Лифшица, с обнаженными шашками на рысях шел к центру города, где мела огненная завируха боя.
Иванов, не хоронясь, пошел следом за всадниками, добрался до гостиницы «Карфаген», у которой густо валялись трупы порубленных махновцев. В загаженном мраморном вестибюле испуганно толпились пленные, одетые в господские шубы и деревенские овчинные полушубки.