Какой простор! Книга первая: Золотой шлях
Шрифт:
Утром в Никополь на четырех автогрузовых платформах прибыла зенитная батарея. Артиллеристы установили ее между двумя запорожскими курганами, густо поросшими татарником.
Бронепоезд в девять часов утра обстрелял из пушек Каменку. После обстрела Лука пошел поглазеть на никогда не виданные им, необыкновенно подвижные зенитные орудия и порасспросить зенитчиков, как лучше стрелять из пулемета по аэропланам.
На снарядном ящике, склонясь над сковородкой с яичницей, сидел безусый красноармеец. Он насмешливо сказал Луке:
— Смотри,
Лука попробовал отвести насмешку:
— Вы только собираетесь на ярмарку, а мы уже воротились с нее.
— Да оно и видно: штаны на заду пожелтели.
«Дурак, я ж его не задеваю», — подумал Лука и вспомнил о своей ране, полученной под Гришином. Было досадно, что никто, кроме команды броневика, не считал его бойцом.
Как всегда, будто по расписанию, ровно в половине двенадцатого белые начали артиллерийский обстрел. Четыре снаряда, нащупывая латышскую батарею, легли на ярмарочной площади, один из них срезал дерево. Умирало оно с шумом, ветвями царапая землю, словно хотело и не могло подняться.
В первом часу над городом появились аэропланы противника. Попав под зенитный обстрел, они круто повернули на север, пролетели над станцией и, видимо, заметили бронепоезд.
Недалеко от батареи длинным раскатанным рядном, прошитым обтрепанными будяками, тянулся битый шлях. Часов в шесть вечера на шляху появились грязные, запыленные всадники и двуколки, заваленные войсковым снаряжением. Зенитчики не обратили на них внимания: мало ли ездит по дорогам солдат! Пылюга, поднятая конями, стояла в воздухе как дождь, соединяя небо с землей, настилалась на батарею, мешала дышать. Командир первого орудия собрался было пойти — спросить, куда и откуда едут красноармейцы. Но к батарее, свернув со шляха, подъехал кавалерист.
— Вы что, сдурели? Прохлаждаетесь тут!
— А почему бы нам и не прохлаждаться?
— На этом берегу Днепра, за двадцать верст отсюда, конная армия белых.
Всадник не шутил. Голова его, повязанная окровавленным, черным от пыли бинтом, была явным тому доказательством.
— Видно, Врангель этим макаром хочет вновь вернуть себе Каховку, связавшую его по рукам и ногам. Да оно и понятно: Каховка срывает все его попытки наступать в глубь территории. Он боится нашего удара в тыл со стороны Каховки. — Всадник приложил раненую руку к сломанному козырьку и тронул ногой потного, измученного коня.
— Вот это номер! — сказал Лука и бегом кинулся на станцию, к своему бронепоезду.
— Приготовьтесь к отступлению, — приказал командир батареи своим зенитчикам и на мотоцикле умчался в город.
В городе, стоящем в стороне от дороги, по которой двигались отступающие войска, никто не знал о появлении белых на правом берегу Днепра. Только полоски бумаги на окнах придавали милым, утопающим в зелени улицам военный вид.
Командиру поверили не сразу. В ревкоме кто-то спросил:
— Да ты откуда, дружок,
Сказавший засмеялся, но смех был натянутый, не к месту, никто его не поддержал.
В Никополе, с каждым часом нарастая, ширилась паника. В ближайших селах мобилизовали подводы, стали вывозить из города снаряжение, продовольствие, семьи партийных и советских работников.
Ночью на бронепоезде не спали. Опираясь на орудия, слушали доносимые ветром выкрики подводчиков, женский плач, торопливый стук подвод.
Помрачневший Рашпиль свирепо выругал Троцкого, достал из своего обклеенного открытками сундучка газету, сказал красноармейцам:
— Вот послушайте, как оправдывается Троцкий. — Он поднес к глазам газету, густо исчерканную красным карандашом, прочел: — «Врангелевский фронт может стать важным и значительным только при условии побед на польском фронте… Мы говорили себе: он, этот крымский партизан, который соединится с украинским партизаном Махно, он продвинется на север, может быть на сто верст, возьмет Александровск, Орехов, Херсон, Екатеринослав… Но большей опасности нам там не грозит». — Рашпиль поправил карбидовую лампу. — Вот он вам, результат близорукой стратегии. — Рашпиль протянул руку в сторону города. — Все, что там дышит сейчас, все это завтра погибнет.
— Говорят, Троцкий с меньшевиками якшался? — спросил кто-то из темноты.
— Лысым телок родился, лысым и сдохнет, — ответил Баулин, все еще опекающий Лукашку.
Утром с бронепоезда заметили белых. В окружья бинокля видел Лука исправных коней, круглые кубанки, трехцветные нарукавные шевроны.
— Корниловцы, — определил Рашпиль.
— Разведка… А кони, кони какие! Так и просятся в плуг, — подтвердил Манжаренко.
Броневик стал отходить к станции Апостолово, куда приближалась тринадцатая стрелковая дивизия. Но по дороге мост был взорван.
— Двухсотый мост, покалеченный белыми, — заметил Рашпиль.
Пришлось остановиться невдалеке от изуродованного моста: там были вкопаны неприятельские пулеметы и вблизи гарцевали всадники.
— Надевайте все чистое, товарищи, будем драться до последнего патрона, — строго сказал Рашпиль. — Пути у нас теперь нет ни вперед, ни назад.
— Бесполезное это дело. Видать, вся врангелевская армия перекинулась на правобережье… Может, сдадимся? — наивно и трусливо предложил Паляница. — Мы земляные мужики, ни хрена нам не будет.
— Раньше за такие подлые выражения ссылали в Сибирь и запрещали жениться, дабы трус не оставил России потомство трусов, — ответил командир.
Красноармейцы дружно захохотали.
— Ой, что это? — крикнул Лука, оглянувшись назад.
На бронепоезд мчался паровоз. Он все увеличивался в размерах и летел как торпеда.
— Без машиниста мчится! — крикнул Рашпиль, бросился к переднему орудию и стал бить по паровозу прямой наводкой. Два снаряда пролетели мимо цели. Паровоз мчался на всех парах.