Какой простор! Книга первая: Золотой шлях
Шрифт:
Микола натянул на голову одеяло. Слышал, как баба сказала:
— Ты б побегла посмотреть на побитых, лежат они возле расправы. А я с Любкой побуду. Кровищи там натекло!
— Нет, нет, ты иди, Мироновна, я зараз. — Почти силком Меланка выпроводила непрошеную гостью, кинулась к окну. Три красноармейца не спеша привязывали коней к ее плетню. Один из них, высоко подняв Любу, смеялся.
— Ой, боже мой, что же нам делать? Найдут тебя.
— Есть у тебя какое оружие?
— В клуне пулемет закопанный.
— Не годится.
Он взял из рук женщины топор, пошел в сени, сжал в руках гладкое семивершковое топорище, тронул указательным пальцем, словно струну, певучее лезвие.
Во дворе звонко рассмеялась Люба, смеялись красноармейцы.
— Что ж это ты — и себя погубить хочешь, да и меня заодно губишь? — Испуганный взгляд Меланки метнулся по хате, на минуту задержался на открытой чердачной ляде. — Лезь на горище. Там с левой стороны сон, заройся в него, лежи, пока не дам тебе знак вылезать.
И вот Микола Федорец, вытянув вперед руки, идет в темноте на свет, сеющийся сквозь слуховое окно, натыкаясь на острые предметы. На чердаке пахнет густо смазанной дегтем лошадиной сбруей, сухой пылью. На деревянных стропилах висят хомуты, венки лука, паутина. Снизу долетают шумные голоса красноармейцев, звонкий смех Любаши. Вот голоса стихли. Красноармейцы вошли в хату.
Время тянется медленно. Глаза постепенно привыкли к темноте. Микола увидел кучу румяных яблок, над ними кружатся тонкие полосатые осы. В одном яблоке осы проели дыру, облепили его, старательно пьют сок. А вот и гнездо их между балкой и железным листом крыши, похожее на кусок подсолнуховой шляпки без семян.
«Хорошо бы жить на свете осой», — в тоске и страхе думает Микола, берет яблоко, машинально подносит ко рту.
Что это? Кажется, снизу в ляду ударили. Так и есть, лезут на чердак. Микола отшвырнул недоеденное яблоко и поглубже зарылся в кучу подсолнечных семян. В рот и нос набилась терпкая пыль, подмывало чихнуть, но он закусил губу, сдержался. Слух его болезненно обострился.
Вот они прошли весь чердак, остановились невдалеке от Федорца, видно свыкаясь с темнотой.
— Ничегошечки не ведает о бандитах. Ядовитого характера тетка.
— Богато живет, красивая.
— Ну, пойдемте. Никого здесь нет. В лесу надо бандитов искать.
— Э, нет, здесь кто-то есть. Видишь яблоко? Недавно кто-то надкусил.
Федорец сразу узнал хриповатый голос начальника команды, которая расстреливала его. Он весь обомлел: «Господи, помоги!»
— Надо поискать хорошенько.
Красноармейцы снова пошли по чердаку. Слышно было, как они переворачивали деревянные хода, рылись в сене и наконец остановились у кучи семян, в которую зарылся Микола.
— Надо еще здесь пощупать.
Красноармеец с силой воткнул винтовку в кучу, штык, обжигая холодом ногу, прорвал на Миколе штанину.
«Господи, не лиши разума, не дай закричать», — молился бандит.
Штык прошел у самого его лица, потом, в третий раз войдя
Красноармейцы спустились вниз.
Зажав ладонью рану, почти в беспамятстве лежал Федорец, высунув голову из своей засады. Вот и свет, льющийся из окна, порозовел. Заходит солнце, а Меланка все не идет к нему. Наконец свет померк, как бы испарился. На чердак хлынула темнота. Тотчас все исчезло в ней. Микола уснул.
Меланка разбудила его ночью. Он спустился вниз, пыльный, окровавленный и грязный.
— Что они с тобой сделали?
Микола рассказал.
— Ах, изверги! Нет на них казни!
Меланка достала из печи казан с водой и, как в тот раз, промыла рану, приложила к ней во всех случаях помогающий листок подорожника. Рана была пустячная.
— Ну что, поймали Окаянного? — спросил Федорец.
— Махновцы не курчата, — не без гордости ответила женщина.
— Верно говоришь, Меланья Устиновна.
Во дворе залаяла собака, в ставню осторожно постучали. Микола прислушался, за стеной шелково шелестел дождь.
— Что за люди? — спросила Меланка и вдруг шепнула Миколе: — Полезай на печь. Рядном накройся.
— Что ты! Надоело мне все это! Давай сокиру! — Он схватил под лавкой топор, стал за дверь.
— Открывай, кума. Не бойся. Свои, — послышался со двора голос Окаянного.
Меланка отбросила крюк, отодвинула кованый засов. В хату осторожно вошли три бандита, одетые в мокрые полушубки. В волосах Окаянного запутался желтый душистый листок, в бороде светились капли дождя, на тяжелые сапоги налипли комья грязи.
— Ты хотя бы ноги вытер, — пожурила его хозяйка.
— Не до чистоты нам зараз, — глухо сказал Окаянный. — Выкапывай пулемет. Ставь хлопцам вечерять. Ничего не жалей. Ставь колбасу, сало, пока продармейцы не забрали. В село продармейцы наведались. Все как один городские.
Товарищи Окаянного были крепкие пожилые мужики, ели они много и жадно, словно свиньи над корытом, наклоняясь над столом. Съели по тарелке холодца, два круга колбасы, втроем выпили четверть сладкой наливки.
— Побили мы милиционеров, — сказал один из бандитов.
— Знаю, — ответил Микола, — и жалею, что не было меня с вами. Смалодушничал я тогда, Гриценко, а сегодня пойду. Под расстрелом был — теперь чего же мне бояться?
— А я думала — нагоревался ты, скуподушный стал, негожий к делу, — призналась Меланка.
После ужина выкопали смазанный подсолнечным маслом пулемет, несколько цинок патронов, два нагана, с десяток гранат.
— У меня во дворе, в гною, трехдюймовка закопана, — похвастал один из бандитов, — а снарядов нет.
Федорец с удовольствием поиграл наганом, сунул его в карман, к поясу подвесил две гранаты, Меланка подала ему широкую Каллистратову чумарку синего сукна.