Какой простор! Книга первая: Золотой шлях

Борзенко Сергей Александрович

У Гладилина вдруг открылись глаза: он понял, что надоел Ванде и она искренне хочет, чтобы он проиграл ее. Он бросил две карты перед своим соперником. Обмылок раскрыл их. Лука так и ахнул.

— Очко!

На столе рядышком лежали два туза. Лицо Гладилина сразу сделалось жалким и старым.

— Что ж, Ванда, пойдем со мной, — с озорством проговорил Обмылок и посмотрел на нее помолодевшими глазами. — С тобой и в театр не стыдно пойти.

— Раз выиграл, пойдем, — ответила Ванда. — Только не сразу. Вот допоем

песни и пойдем. Выпить-то у тебя найдется? — И она запела про свою бесшабашную долю.

— Игра еще не окончена. Сдавай! — потребовал от Обмылка Илько Федорец. Он был в проигрыше и еще надеялся отыграться.

Обмылок взял в руки потрепанную колоду, сказал, разглядывая ее:

— Надо бы новую купить, — а сам подумал, что после сегодняшнего выигрыша больше ему незачем ходить в казарму.

— Дайте мне карту, — вдруг решившись, робко попросил Лука.

— Получай. Привыкать пора: все блатные играют, а тебе, когда батька заарестовали, и податься больше некуда, — раздраженно сказал Обмылок и еще раз, для верности, стасовал карты.

По неписаным законам в игру имел право вступить каждый желающий, банкомет не имел права отказать.

— А деньги у него есть? — усомнился Илько. — Грошей не найдется, так мы штаны снимем. На шарамыжку у нас нельзя.

Все захохотали.

— Возьми меня в долю, — попросил Гладилин, но мальчик сделал вид, что не слышит.

Обмылок дал карту. Лука, как заядлый картежник, заглянул в нее одним глазком. Оказался червонный туз.

— На сколько идешь?

— На два рубля. — Лука дал себе зарок: «Выиграю два рубля — и выйду из игры».

— Дурак, с такой картой иди на все, — посоветовал Гладилин.

— Дайте еще карту. — Мальчик протянул руку и вдруг почувствовал, что страх сковал его. «Вот сейчас проиграю, и надо будет платить, а у меня за душой ни копейки».

Обмылок дал красавца валета в расшитой белыми шнурками венгерке.

— Еще! — Лука побледнел, словно ставил на карту жизнь, про себя произнес: «Господи, помоги мне!»

— Перебор! — оглушил его Яша Скопец, разглядевший в дрожащих руках мальчика трефовую девятку.

— Как перебор? — не в силах сосчитать очки, спросил Лука; он уже понял, что произошло несчастье.

— Клади два рубля на кон, — приказал Обмылок и подал вторую карту молодому драчу.

— У меня нет при себе денег, — болезненно сморщившись, промямлил мальчик, и на какое-то мгновение люди в казарме показались ему ожившими картами: короли, дамы, валеты.

— Что, что? — угрожающе переспросил лавочник, ноздри его огромного носа раздулись.

Садиться за игру без денег считалось здесь преступлением. Человека, нарушившего этот закон, избивали до полусмерти.

— Нет денег, снимай штанцы! — потребовал Илько.

Лука был словно в горячке. Словно он выпил стакан самогону. Но помнил, что возражать в таких случаях бесполезно.

Он медленно снял свои старенькие, латаные-перелатанные штаны и, свернув их в трубку, бережно положил на стол.

— Дать еще карту? — насмешливо спросил Обмылок. — Вон на тебе еще подштанники остались.

Лука залился краской стыда, словно стоял перед всеми совсем голый. Как теперь быть, что делать? Этого он не знал. Не идти же к Дашке без штанов.

— Делать нечего, бери еще карту. Авось, повезет. Тут дело такое: или пан, или пропал, — посоветовал Яша Скопец.

— Давай карту. Ставлю на собственные штаны, — набравшись духу, почти крикнул Лука.

К столу развинченно играя, подплыла Ванда, погладила лысую голову Обмылка, небрежно бросила:

— Отец бил сына не за то, что играл, а за то, что отыгрывался.

Дыхание у Луки перехватило. Он взял три карты. Туз и две дамы.

— Довольно! — крикнул он с похолодевшим сердцем.

Следующей картой оказался пиковый король. «Если бы я взял эту карту, у меня было бы двадцать одно», — с горечью подумал Лука.

Обмылок набрал восемнадцать очков. Он выиграл и под дружный хохот игроков потребовал:

— Снимай подштанники и больше не смей подходить к столу!

Лука чувствовал себя так, как, наверно, чувствует себя игрок, промотавший все свое состояние. Он растерялся. И вдруг увидел в раме двери высокую фигуру Дашки. Крутые брови ее удивленно приподнялись. И в то мгновение, как он увидел ее, ему захотелось броситься к ней, упасть на колени и поцеловать ей ноги. Когда-то — он не помнил когда, но хорошо знал, что это было — вот так же он целовал ноги своей матери.

Дашка сразу все поняла.

— Смалились! Мальчишку в свой шахер-махер втянули! Небось, и карты-то у вас меченые! — Она презрительно швырнула на стол скомканную синюю пятерку, сняла со стола Лукашкины штаны и, взяв мальчика за руку, увела его за собой, как маленького.

Выйдя во двор, Дашка с ласковой укоризной потребовала:

— Дай мне честное слово, что никогда не станешь играть в карты.

— Даю! Три, десять слов даю! — словно в какой-то горячке прошептал мальчик, давясь слезами и глотая свежий воздух.

XXIV

Морозным февральским вечером, вернувшись в свой особняк на Мойке от любовницы, балерины императорских театров Нины Белоножко, Змиев застал сына Георгия. Сын был в полной боевой форме, при шашке и револьвере. К этому времени Георгий поправился после ранения и командовал эскадроном одного из кавалерийских полков, вызванных недавно с фронта и расквартированных в Семеновских казармах.

Сын, видимо, давно уже ждал отца. В кабинете на резном индийском столике стояла початая бутылка коньяку и блюдечко с ломтиками лимона; валялись кольца обсосанных лимонных корок.