Какой простор! Книга первая: Золотой шлях
Шрифт:
Первыми, как ближайшие родственники покойницы, взяв друг друга под руки, шли за гробом подавленные горем механик, дед Семен и Лукашка. За ними, поднимая ногами пыль, брели жители села. Впереди — одетые во все темное старухи, потом — бабы с младенцами на руках, еще дальше — девчата и парубки (они шутили и даже щипались) и наконец — красногвардейцы с непокрытыми головами и при оружии, взятом из казачьего эшелона. Так уже было заведено в Куприеве: на свадьбы и похороны сходились все жители села.
Механик объявил, что хоронит
Сквозь слезы Лука не отрываясь глядел на красивую, словно из воска вылепленную голову матери. Ему хотелось насмотреться на нее на всю жизнь. И было обидно и больно, что он так и не приласкал ее ни разу, не сказал того, что думал о ней во время долгой их разлуки.
В первый раз он почувствовал, как мать близка и дорога ему.
«Почему я не сказал ей этого?» — мучился он, и, если бы его крепко не держали под руки дед и отец, бросился бы на дорогу, лицом в пыль, и зарыдал бы во всю силу. Он не мог поверить, что вот эту красавицу, словно уснувшую в гробу, избивал Гришка Брова, потом целовал ее и наконец убил как зверь.
— Папа, за что ее убили, что она сделала плохого людям? — спросил он отца.
И отец первый раз в жизни не смог ответить ему.
А Лука все думал и думал. Неразрешимые вопросы встали перед ним. В детстве он много наслышался от взрослых о загробной жизни. Взрослые с малых лет прививали любовь к богу и страх перед ним; он верил, что бог все знает, все видит и слышит — и стоит сделать что-либо дурное, украсть, обмануть или солгать, всемогущий бог рано или поздно обязательно накажет.
С годами отец исподволь, осторожно разуверил его в существовании бога. Но может быть, отец ошибался и загробный мир все-таки существует? А если существует, то Лука обязательно встретится с матерью в новой жизни. Обрадуется ли она ему и что скажет при встрече?
Хоронили Ольгу без священника, без хоругвей и певчих. Это были первые гражданские похороны в селе.
— Ховают, как самовбивцу, — свистящим голосом говорила опухшая от водянки мать Курочки, поминутно с неприятным любопытством поглядывая на Луку.
Кто-то из молодежи резонно ответил:
— Ишло раньше на попа и с живого и с мертвого. А теперь не будет идти.
— В хате даже зеркало не завесили.
«Зачем они все это болтают?» — с тоской думал Лукашка, вслушиваясь в гомон людских голосов.
— Надо было ей, сердешной, бросить его, басурмана, и опять сойтись с механиком. Нету ближе человека, как первый муж. Его завсегда всем сердцем помнишь.
— Хорошая была женщина, царство ей небесное. Бывало, приду за щеткой для крейды или за тестом для опары — никогда не откажет.
— И поминок, говорят, никаких не будет. Какие же это похороны без пирогов?
Привычный, столетиями сложившийся порядок впервые был нарушен. Гроб несли до самого
Когда его выносили из хаты, старик Отченашенко положил в возглавие сухие колосья пшеницы, и стайка воробьев, забавляя детей, кружилась над открытым лицом покойницы; отважные маленькие птахи воровато клевали зерна.
Процессия доплелась до бедного, окруженного чахлым ракитником кладбища и спугнула пасущихся на могилах коз.
У прохладной ямы, выкопанной под высокой раиной, поставили носилки; люди вопросительно взглянули на механика, не зная, что делать дальше. Похоронами всегда распоряжался священник; помахивая кадилом, он тянул «вечную память», и люди под эти знакомые всем слова опускали на рушниках гроб в сырую яму.
— Что ж вы? Действуйте, как полагается, — ответил Иванов на немой вопрос Убийбатько. И тут же впервые сознался: — Тяжело мне. Вместо сердца — холодный камень в груди… Холодный, а жжет.
С тех пор как увидел после долгой разлуки Ольгу, он затаил мысль снова сойтись с нею, вернуть Лукашке родную мать. Но так и не довелось ему сказать любимой женщине хоть несколько ласковых слов. Все думал: «Успеется». А сейчас уже поздно.
Сосновая крышка плотно легла на гроб, и вот уже один за другим четыре трехдюймовых гвоздя ушли в нее по самые шляпки.
— Одну минуту, погодите, там шмель! — крикнул механик и, выламывая белые щепки из домовины, крашенной суриком, сдирая на пальцах кожу, сорвал крышку.
— Пускай подышит в последний раз, в последний раз поглядит на людей, — проговорила мать Курочки.
В скромном букете полевых цветов, продолжающих жить и в гробу, запутался сердитый мохнатый шмель. Механик смахнул его, и шмель, зажужжав, сделал несколько прощальных кругов и так стремительно взмыл в синее небо, словно навсегда решил покинуть землю.
Отгоняя шмеля, Иванов в последний раз прощался взглядом с самой дорогой для него в этом жестоком и неласковом мире женщиной. Если бы она могла его слышать, он сказал бы ей самые заветные слова, которые десять лет отбирались из тысяч других слов и бережно складывались для нее в его сердце. Эти слова подняли бы ее из гроба, и она пошла бы за ним, куда он велит: на каторгу, в огонь, на смерть.
Почему же он не сказал этих слов, когда проходил мимо нее и она с ожиданием — он видел это по ее глазам — безмолвно глядела на него?
Убийбатько снова, теперь уже торопливо, приподнял крышку, взялся за молоток. Механик бросил последний взгляд на покойницу. Как сильно исхудала и постарела она за последнее время! Какие мучительные думы сплели паутину морщин у ее глаз? Горько жилось ей под нерадостным для нее солнцем!
Гроб на веревках опустили в узкую яму, и тотчас по крышке застучали высушенные солнцем комья глины. Красногвардейцы быстро работали лопатами, словно делали нехорошее дело и торопились поскорее его закончить.