Какой простор! Книга первая: Золотой шлях

Борзенко Сергей Александрович

На дом к Ване пришел Колька Коробкин, нетерпеливо ждавший белых. Советская власть закрыла их обувной магазин, отца арестовала ЧК.

— Придет Деникин, может, выпустят моего батька, — высказал Колька свою сокровенную надежду.

— А я боюсь, как бы моего батьку не забрали, мой-то ведь за красных, дружил с Ивановым. Все это знают.

— Интересно — где сейчас Лука Иванов? — сказал Колька. — Наверное, у красных, а может быть, и в живых уже нет. Смелый пацан. Помнишь, как он из-за твоей сестры на меня с кулаками кинулся?

— Ты

знаешь, я ему завидую. Он знает, что делать, и отец его знает. А мы с тобой на каком-то перепутье.

— Ну, я-то знаю, для чего живу. Буду офицером и женюсь на Альке Томенко, — ответил Колька, пощипывая черненькие усики под своим крючковатым носом, — отобью ее у этого проклятого махновца, Миколы Федорца.

По Змиевскому шоссе на мобилизованных в селах подводах уезжали семьи партийных и советских работников, везли жен, детей, оцинкованные корыта, швейные машины и похожие на гигантские цветы граммофонные трубы.

Колька перебежал через дорогу, сорвал с ворот нарисованный на фанере портрет Ленина, бросил его на землю.

Последним из Чарусы ушел бронепоезд, построенный на Паровозном заводе перед самой сдачей города.

Ваня с Колькой видели, как проплыл мимо городского двора этот некрашеный бронепоезд, набитый вооруженными рабочими. На паровозе мелом написано: «Владимир Ленин». Окошко машиниста открыто, и из него выглядывал человек в кожаной куртке с курчавой непокрытой головой. Медное от загара лицо его было угрюмо.

— Арон Лифшиц! Чекисты — те еще вчера навострили лыжи, а комиссар бежит последним. Значит, конец советской власти, — с облегчением выдохнул Колька.

— Ну, до конца еще далеко, — поддразнивая, ответил Ваня. — Ты вот бросил портрет Ленина на землю, а Ленин — вон, грозно прошел мимо. Видал, какие пушки на бронепоезде?

— Ты что ж это, за красных? — насупив брови, спросил Коробкин. — Не нравится мне твоя фанаберия. И вообще многие мне не нравятся, например вся семья Калгановых. Если Андрея Борисовича не стукнуть вовремя по башке, он в конце концов снюхается с большевиками. Да это и понятно — всю жизнь вертится среди рабочих. Ведь это по его чертежам бронепоезда для красных делают.

— Мальчики, идите обедать! — позвала Мария Гавриловна.

За столом молчали. Иван Данилович долго перчил суп, Шурочка, не поднимая глаз, дула на тарелку, Коробкин нервно катал хлебные шарики.

На шоссе раздался отчетливый звон подков. Мчались всадники. Колька выбежал на веранду и сразу вернулся. Едва не задохнувшись от восторга, выпалил:

— Наши!

Мария Гавриловна перекрестилась, промолвила:

— Зря мы не уехали со всеми, Иван.

И, как бы соглашаясь с женой, Иван Данилович ответил:

— Теперь поздно сокрушаться об этом.

Ваня тоже вышел на веранду, обрадованно крикнул:

— Красные!

Всадники с пятиконечными звездами на лихо заломленных фуражках, размахивая обнаженными шашками, галопом промчались мимо и скрылись под

железнодорожным мостом.

— Наши! Переодетая разведка! — настаивал Коробкин.

Никто ему не возразил. Больно уж хороши были кони и слишком уверенно держались всадники в седлах. Красные так не ездили.

— Пойдем в город, посмотрим, что там делается, — предложил Колька другу.

— Никуда я вас не пущу. Не ровен час подобьет шальная пуля, — забеспокоилась Мария Гавриловна.

— Пускай идут, поглядят, расскажут; что там происходит, — сказал старший Аксенов.

Мальчики выбрались на пустынное Змиевское шоссе, пошли в город. Мимо бешено промчалась подвода. Ваня успел разглядеть двух перепуганных мужчин, двух женщин и девочку, державшую на коленях узел. Мужчина, правящий лошадьми, что было силы нахлестывал их вожжами.

— Не убегут! — со злорадством сказал Коробкин. — Вон она, погоня, скачет.

С Державинской улицы вырвалась кавалькада всадников. На плечах у них сверкали погоны, на фуражках, как ромашки, белели кокарды.

— Господи, наконец-то свершилось, — молитвенно прошептал Коробкин и перекрестился.

Всадники увидели подводу. Один из них, приподнявшись на стременах, крикнул: «Стой!» — и, пришпорив коня, выхватил саблю.

Между подводой и скачущими всадниками стремительно сокращалось расстояние. Томительная минута, и вот уже, разгоряченные погоней, белогвардейцы у подводы, рубят шашками, украшенными георгиевскими темляками, кричащих людей, поднявших для защиты ладони.

Один из всадников, вытирая носовым платком окровавленную шашку, подъехал к мальчикам, спросил:

— Кто теперь хозяин на городском дворе?

— Горкомхоз, — ответил Ваня.

— А ветеринар Аксенов жив?

— Жив… Я его сын.

— Ну, так скажи ему, что законный хозяин вернулся. — Всадник пришпорил лошадь и ускакал.

— Кто это?

— Георгий Змиев. Я его знаю, — ответил Колька Коробкин.

Мальчики пошли в город. Там уже полно войск. На мостовой тарахтели зарядные ящики и полковые кухни. Над зданием горсовета вилось трехцветное царское знамя. На круглой тумбе наклеены портреты адмирала Колчака в белом морском кителе, генерала Деникина в смушковой шапке и генерала Шкуро в черкеске. Рядом с портретами — объявление о том, что в воскресенье в чарусском театре дадут концерт в пользу доблестной Добровольческой армии.

По Сумской улице к Николаевскому собору, на котором уже трезвонили колокола, валила разряженная толпа. У решеток Университетского сада встретили Алю Томенко. Она была в белом платье, в широкой соломенной шляпе с муаровой лентой. Точеные ножки обуты в белые туфли. Девушка шла под руку с щегольски одетым юнкером-грузином и, обнажая жемчужные зубы, заразительно хохотала. На рукаве грузина светились нашитые треугольником три полоски: белая, синяя, красная — царь, дворянство, народ — и корниловский шеврон: череп и скрещенные кости.