Какой простор! Книга первая: Золотой шлях
Шрифт:
В свете прожекторов красноармейцы не упускали противника, упрямо и упорно идущего на них.
Рашпиль выбрал удачную позицию — закрыл бронепоездом продвижение Добровольческой армии по железной дороге и держал в сфере своего огня обе дороги, идущие вдоль посадок.
Генерал Май-Маевский, руководивший операцией, имел под рукой конный корпус и приданные ему батареи. Провести несколько тысяч конницы через узкий лесной коридор на виду хорошо вооруженного бронепоезда не представлялось возможным. Обойти лес по радиусу в тридцать верст — значило потерять время и свести на
Май-Маевский бросил на броневик несколько спешенных сотен. Отбрасываемые огнем добровольцы с удвоенной энергией возвращались назад, как возвращается подвешенный на цепях таран. Лука видел освещенные светом выстрелов лица офицеров, уже успевших приблизиться на расстояние пятидесяти метров. Трупы белых валялись повсюду, но атаки не прекращались, и Лука, как и все пулеметчики бронепоезда, вел непрерывный автоматический огонь.
Так вошел он в новый, столь желанный для него мужской мир борьбы.
Отдавая приказ задержать конницу белых, командующий Донецким плацдармом Сиверс просил Рашпиля продержаться хотя бы пять часов. Это время незаметно для прислуги бронепоезда уже истекло.
Тяжелый, разогретый, словно утюг, бронированный поезд начал медленно отходить с выгодной для красных позиции.
За поворотом железнодорожный путь оборвался, на насыпи валялись расщепленные шпалы, исковерканные взрывом рельсы. Человек десять красноармейцев быстро спрыгнули с платформ и сразу же повалились на землю. По ним, словно кнутом, хлестнула длинная пулеметная очередь. С базового вагона саперы спустили на землю новенькие рельсы, потеряв при этом двух человек убитыми. Они начали поспешно исправлять колею. И, пока саперы были заняты своим рабочим делом, Лука вместе с пулеметчиками и артиллеристами отбивал белогвардейцев, ожесточенно атаковавших броневик.
В башню попал снаряд, разворотил броню, будто кто-то сильной рукой рванул рубашку. Лука видел, как железо распоролось по шву и вниз полетели заклепки — словно пуговицы. Какая-то еще неизведанная, необъяснимая слабость овладела мальчиком. Он не понимал, как это могло случиться, но к горькому пороховому дыму, выедающему глаза, примешался отвратительный запах кала. Железный пол ушел из-под ног. На мгновение Лука почувствовал языком вкус крови и уже в полубредовом состоянии, теряя сознание, увидел, как целительно разворачивается свежестиранный бинт прожекторного огня.
…Лука поднял отяжелевшие веки. Прямо на него смотрели стеклянные, пустые глаза Голиуса. В них, как в объективе, преломились кристальная голубизна высокого неба, оконная рама в виде буквы «Т», ряды больничных коек. А в двух шагах от трупа молодого парня, за раскрытым окном лазарета, золотые пчелы оплодотворяли цветы. Лука до боли зажмурил глаза, а когда раскрыл их, как в тумане увидел Рашпиля. Голова командира, перевязанная марлей, снежно белела. Рашпиль с Паляницей, сидя за маленьким столиком, играли в шашки. Лука присмотрелся к ним. У Паляницы не было одной руки.
В комнату в сопровождении двух миловидных сестер вошел чисто одетый
— Измерять мужество надо не орденами, а ранами. Храбрый без ран не обойдется, а рана — она всегда виднее, — произнес Рашпиль, на мгновение напомнив Луке прежнего Никанора, всегда и во всем имевшего собственное мнение.
Лука с замиранием сердца слушал длинный список награжденных. Вдруг его обожгло страшной нечеловеческой болью. Как утопающий, поднявший над поверхностью воды голову, он глотнул воздух. Этот воздух был отравлен смешанным запахом карболки, йодоформа и еще чего-то опьяняющего, позывающего на рвоту. Лука откинулся на подушку и уже в бреду увидел зеленую скатерть полей, отороченную красной бахромой вражеских винтовочных выстрелов.
XV
Выписавшись из госпиталя, Рашпиль с Лукой поохали в Чарусу. Город показался Луке не таким большим, как раньше: улицы словно стали уже, дома меньше. С вокзала они пешком побрели на утилизационный завод.
Встретил их постаревший и опустившийся сторож Шульга, всполошился, кликнул дочку Гальку, и та, припадая на раненую ногу, быстро накрыла на стол, поставила полбутылки самогону. Две чарки с отломленными ножками нельзя было поставить, приходилось все время держать в руках.
— Где же Даша? — нетерпеливо спросил Рашпиль.
— Уехала в родные края, на Днепр, к своему отцу. А мужчины все подались в войско, одни — до красных, другие — до белых, третьи — до Махна… Була чутка, что Гладилина поставили к стенке, а про то кто знает, может и неправда. Люди выдумывают друг на друга такое, що и во сне не приснится… Скорей бы кончилась вся эта заварушка да возвертались хлопцы с войны. Галька на выданье, а женихи кровь пущают друг другу.
— Кузинча что делает? — расспрашивал Лука.
— Работает курьером в горкоммунхозе у Гришки Цыгана. Гришка теперь начальником коммунхоза, заведует и городским двором, и бойнями, и нами, грешными. Правда, работы у нас сейчас никакой, все засовы и замки поржавели… Да, чуть не забыл! Кузинча-то оказался сыном Светличного. Лавочник его с какой-то хохлушкой прижил, та подбросила ребенка ему в лавку, а он отказался, а сейчас, через шестнадцать лет, сам признался и забрал хлопца к себе.
— А Ведьма?
— Миссис живет со Светличным, так что у Кузинчи сразу и отец и мачеха объявились. Самогон варит, ее продукцию сейчас пьете.
Гости допили самогонку, поели хлеба с салом, посидели с часок и, пожав старику руку, ушли в город. Рашпиль предложил заглянуть в зоологический сад.
«Зоосад», — прочитал Лука на золоченой вывеске. Ему не терпелось пройти за чугунные витые решетки. Пока Рашпиль, нагнувшись к маленькому окошечку, покупал билеты, Лука разглядывал на вывеске эти приятные на глаз по-японски сверху вниз расположенные буквы.
В саду гуляла публика. Мальчишки Лукашкиного возраста шли с родными под руку, щелкали семечки, смеялись.