Калеб Уильямс
Шрифт:
Одного обстоятельства оказалось достаточно, чтобы уничтожить свободный дух и мужество, с которыми я начинал жизнь. Я не был осведомлен относительно власти, которую законы нашей страны предоставляют одному человеку над другими, и неосторожно попал в руки личности, для которой самым заветным желанием было притеснять меня и губить.
Ничем этого не заслуживая, я был обречен на такие злоключения, которым человечество, если б оно над этим задумалось, поколебалось бы подвергнуть даже уличенного преступника. В каждом человеческом облике я боялся узнать облик врага. Я трепетал перед взглядом каждого человеческого существа. Я не решался открыть сердце лучшим привязанностям, свойственным нашей природе. Живя среди себе подобных, я замыкался от них, одинокий, всеми покинутый. Я не смел искать утешений дружбы, и, вместо того чтобы стараться разделить с другими радости и горести и обменяться с ними восхитительными дарами доверия и приязни, я был вынужден сосредоточивать свои мысли на самом себе. Моя жизнь была сплошной ложью. Мне приходилось прикидываться
«Зачем, – обычно восклицал я в таких случаях, – зачем отягощен я бременем существования? Зачем действуют все эти орудия моей пытки? Я не убийца. Но вряд ли худшие муки были бы моим уделом, если б я убил. Как гнусно, гадко и постыдно то состояние, на которое я обречен! Это не мое место в жизни, не то, к которому предназначали меня мой характер и мои знания. К чему служат неутомимые порывы моей души, как не к тому, чтобы я напрасно бился, подобно испуганной птичке, о прутья клетки! Природа, безжалостная природа, для меня ты оказалась поистине злейшей из мачех: наделила меня ненасытными желаниями и ввергла в бездну угнетения!»
Я считал бы себя в большей безопасности, если б у меня были деньги, на которые я мог бы жить. Необходимость зарабатывать средства к существованию, несомненно, была помехой моему решению скрываться от своего гонителя. Какой бы труд я ни нашел подходящим для своих способностей, я должен был прежде всего подумать, как мне найти должность и где я найду нанимателя или покупщика сообразно моим надобностям. В то же время у меня не было выбора. Небольшие деньги, с которыми я ушел от ищеек, почти пришли к концу.
После самого тщательного обдумывания, какому я только мог подвергнуть этот вопрос, я решил, что литература будет ареной моих первых попыток. Я читал о том, что таким путем приобретаются деньги, и знал о суммах, выплачиваемых людьми, спекулировавшими этого рода товаром, настоящему производителю. Свою подготовку я расценивал очень невысоко. Я понимал, что только опыт и практика дают умение создавать выдающиеся произведения. Хотя я не имел ни того, ни другого, но всегда стремился к этому; а рано проснувшаяся у меня жажда знания привела меня к более тесному знакомству с книгами, чем это можно было ожидать при моем положении. Если мои литературные возможности были незначительны, то невелики были и расчеты, которые я собирался на них строить. Все, чего я хотел, – это получить средства к существованию. И я был убежден, что нашлось бы не много таких людей, которые могли бы существовать на более скромные средства, чем я. К тому же я видел в этом только временный выход и надеялся, что случай или время поставят меня впоследствии в менее сомнительное положение. Решило мой выбор прежде всего то соображение, что это занятие требовало от меня меньшей подготовки и что ему можно было предаваться, привлекая к себе, как мне казалось, меньше внимания.
В одном доме со мной жила одинокая немолодая женщина, снимавшая комнату в том же этаже. Как только я решил, чему посвятить свои занятия, я остановился на ней как на возможном посреднике для распространения моих произведений. Целиком отрешенный от всяких сношений со своими ближними, я радовался случаю обменяться иногда несколькими словами с этим безобидным и добродушным существом, уже достигшим возраста, которого не касается злословие. Она жила на очень скудные средства, ежегодно выплачиваемые ей дальней родственницей – знатной особой, которая, сама обладая тысячами, была обеспокоена только тем, чтобы эта бедная женщина не запятнала ее имени, занимаясь честным трудом. Это смиренное создание, равно чуждое и треволнениям богатства и гнету невзгод, неизменно пребывало в веселом и деятельном расположении духа. Хотя ее притязания были невелики, а познания еще меньше, она отнюдь не была лишена проницательности. Она замечала человеческие ошибки и сумасбродства с незаурядной наблюдательностью. Но характер у нее был кроткий и всепрощающий, и это заставляло большинство людей думать, что она ничего не видит. Ее сердце было полно доброты. Она была искренна и пылка в своих привязанностях и никогда не упускала случая оказать услугу.
Если бы не эти черты ее характера, я, вероятно, решил бы, что мой внешний вид всеми покинутого, одинокого юноши еврейского происхождения решительно лишает меня права рассчитывать на ее доброту. Но скоро я увидел по ее манере принимать ни к чему не обязывающие учтивости, что сердце у нее слишком благородное, чтобы проявлениям
В предупреждение возможных недоразумений я откровенно сказал ей, что в настоящее время считаю необходимым держаться в тени, а о причинах пока умолчу, в чем прошу извинить меня, но уверен, что, узнай она эти причины, она не изменила бы своего доброго мнения обо мне. Она приняла это заявление как должное и сказала, что не желает ничего знать, кроме того, что я сам считаю уместным сообщить ей.
Мои первые литературные опыты были в области поэзии. Написав два или три произведения, я поручил этому великодушному созданию отнести их в редакцию одной газеты, но они были с презрением отвергнуты местным Аристархом [56] , который, едва удостоив их взглядом, заявил, что такие вещи не в его духе. Не могу не отметить здесь, что вид миссис Марней (так звали посланную) при таких обстоятельствах ясно говорил, с чем она возвращается, и делал объяснения совершенно излишними. Она до такой степени отдавалась порученному ей делу, что неудачу или успех переживала гораздо сильнее, чем я сам. Я без всяких колебаний верил в свои способности и, будучи поглощен более существенными и мучительными размышлениями, считал эти дела совершенно ничтожными.
56
…местным Аристархом. – Аристарх (II в. до н. э.) – александрийский филолог, автор многочисленных комментариев к греческим писателям. Имя его в новое время стало нарицательным для литературных критиков.
Я спокойно взял стихи обратно и положил их на стол. Пересмотрев их, я переделал и переписал одно из них и вместе с двумя остальными отправил их к издателю одного журнала. Он пожелал оставить их у себя до послезавтра. Когда наступил этот день, он объявил моему другу, что они будут напечатаны; но на вопрос миссис Марней об оплате ответил, что у них твердое правило – ничего не платить за стихи, так как их почтовый ящик всегда полон подобного рода произведениями. Но если джентльмен попробует свое перо в прозе – короткой статье или рассказе, он посмотрит, что можно будет для него сделать.
Я поспешил согласиться с требованием своего литературного повелителя. Я попробовал написать статью в духе «Зрителя» Аддисона [57] , и она была принята. В короткое время я утвердился в этой области. Однако, не совсем доверяя своим способностям в области моральных рассуждений, я скоро обратил свои мысли к другому его предложению – рассказу. Его обращения ко мне стали теперь часты, и чтобы облегчить себе труд, я подумал о новом источнике – пересказах. У меня не было тогда никакой возможности доставать книги, но, обладая хорошей памятью, я нередко пересказывал книги, прочитанные за несколько лет до того, либо строил свое повествование по их образцу. По роковой случайности, которую не сумею как следует объяснить, мысли мои часто обращались к истории знаменитых разбойников. И время от времени я передавал случаи и анекдоты из Жизнеописаний Картуша, Гусмана из Альфараче [58] и других памятных героев, жизненный путь которых закончился на виселице или эшафоте.
57
…статью в духе «Зрителя» Аддисона. – «Зритель» (1711—1712 гг.) – один из знаменитых английских нравоописательных морально-сатирических журналов, издававшихся Джозефом Аддисоном (1672—1719) и Ричардом Стилем (1672—1729). Этот журнал пользовался огромной популярностью в течение всего XVIII века (за это время он был перепечатан полностью пятьдесят пять раз) и оказал сильное влияние на развитие буржуазного романа и «мещанской драмы».
58
…жизнеописаний Картуша, Гусмана из Альфараче. – Луи Доминик Бургиньон (1693—1721), по прозванию Картуш, – знаменитый французский вор. Сын бочара, воспитанный иезуитами, он в юности пристал к шайке цыган, а потом с десяток лет ловко воровал в Париже и его окрестностях. В 1721 году Картуш был арестован и казнен на Гревской площади. Гусман из Альфараче – герой одноименного плутовского романа испанского писателя Маттео Алемана (1599). Сын разорившегося купца, пустившийся бродить по белу свету, Гусман переживает ряд приключений в Мадриде, Толедо и Риме, наконец попадается в воровстве и ссылается на каторгу, где ему удается получить свободу. В Англии этот роман пользовался большой популярностью в XVI[и XVIII столетиях.
Однако мысль о моем собственном положении препятствовала мне заниматься даже этим трудом. Часто я бросал перо в приступе отчаяния. Иногда я целыми днями не мог приняться за работу и погружался в какое-то полуоцепенение, слишком мучительное, чтобы его можно было описать. Однако молодость и здоровье помогали мне время от времени справляться со своим унынием и даже быть веселым, и если б так было постоянно, этот период моей жизни казался бы мне сносным.
ГЛАВА IX