Календарная книга

Березин Владимир Сергеевич

Он узнал жену, идущую по тротуару и сворачивающую за угол. Он был готов поклясться, что в момент съемки её там не было, ан нет: вот фотография и вот жена.

Хатунцев никому не рассказал об исчезновении и на следующий день поехал снимать выпуск военной академии. Курсанты были молоды и рослы, от них пахло силой и гормонами, они славно печатали шаг по главной площади города. Всё шло как обычно — но Хатунцев снова обнаружил на снимках свою жену.

Она шла по краю площади, потом открывала дверь кафе, и вот уже выходила оттуда (три снимка спустя)

и садилась в такси — номер был скрыт крепким плечом свежеиспечённого офицера. Блестел золотом новый погон, сияли на нём звёзды, и из-за этого невозможно было разобрать номер машины. Хатунцев не поленился зайти в кафе, чтобы спросить, не помнит ли кто женщины лет сорока, сидевшей недолго и уехавшей на жёлтой машине с шашечками. Но кафе оказалось закрыто на ремонт.

Хатунцев понимал, что он брошен, но не хотел в это верить.

С другой стороны, он рассчитывал на какое-то объяснение, звонок, телефонную весточку в несколько слов. Но ничего этого не случилось.

Был только снимок, площадь, двести молодых лейтенантов и жёлтое такси на углу.

В следующий раз Хатунцев увидел жену на своих необязательных снимках городской суеты. Он сделал их просто так, бесцельно — и там она шла по улице с пакетом из супермаркета. Из бумажного пакета хамовато свешивался зелёный лук, торчала какая-то бутылка.

Жена жила своей жизнью, загадочной и непостижимой.

Хатунцев принялся бродить по городу, щёлкая пейзажи наобум.

Но в появлениях женщины случилась пауза. Несколько раз ему казалось, что он видит жену, но только он подбегал, срабатывала вспышка, и, когда глаза привыкали, он не находил знакомого лица — ни в яви, ни на фотографии. На снимке свет делал тьму по бокам особенно чёрной, и в этой черноте скрывалось всё, что было — нищий, уличный музыкант, женщина, спешащая куда-то. Она?.. Нет, кажется, не она.

Хатунцев сменил тактику — он начал фотографировать отражения в зеркалах и витринах, ожидая, что там обнаружит знакомую женскую фигуру.

Ничего не вышло.

Наконец, он двинулся по старым снимкам, как по вехам, шаг за шагом восстанавливая свои маршруты и наново сочиняя топологию города.

Он снова вспомнил о реальности, когда обнаружил, что ему никто не пишет. Хатунцев спохватился и прямо из кафе разослал заказчикам с десяток писем. Реальность утекла куда-то по проводам, он даже не знал точные адреса, а только электронные. Так было всегда — он посылал работу, а потом узнавал о пополнении счёта. В проводах была одна реальность, а другая жила на улицах.

Впрочем, он знал — никакой реальности не было и там. Один француз был знаменитым фотографом, и весь мир знал его снимок целующихся парижан. Лет сорок спустя после того, как они начали целоваться на бумаге, покрытой йодистым серебром, против фотографа подали иск. Стареющая парочка стала судиться с фотографом за авторские права на свои поцелуи, но он доказал, что они не имеют отношения к снимку. Но великому французу пришлось открыть правду — кадр был постановочный. Фотографу позировали

два актёра — он снимал их много, а потом выбрал лучший снимок, который вошёл в историю как правдивый и естественный документ.

Но Хатунцев знал и куда более трагические случаи — две женщины были фотографами на войне, и одна из них перетащила убитого немца под дорожный указатель. Указатель топорщился стрелками на Сталинград, но убитому немцу уже некуда было торопиться. Зато русским было куда спешить, и реальность прогибалась под их правдой, как под гусеницами танка.

Другая женщина-фотограф написала на стене разрушенного дома записку от детей и отца, что искали мать. И эта записка на белёной стене стала реальностью, хотя была сочинена от начала до конца. Выдуманные мама, папа и мальчик Слава существовали, а прочих стёрло время.

Хатунцев с печалью думал о том, что теперь есть только высокое искусство фотографии, а его самого нет. Отчего он раньше не снимал сам себя? Это как-нибудь нужно исправить. Но это потом, а пока он шёл по следу.

Он несколько одичал в своих блужданиях, ни с кем не говорил, но фотоаппарат был с ним, как клубок шерсти, связывавший древнего героя с реальностью. Только этот клубок поможет выбраться герою из мрака, потому что одним концом нить закреплена за край света и держит его женская рука.

Хатунцев не выключал аппарат, скармливая ему запасные аккумуляторы.

Они вместе скитались по лабиринту города, и Хатунцев увидел на экране камеры сотни улиц, как вдруг вышел к смутно знакомому дому. Времени на воспоминания, однако, уже не было.

Ему показалось, что в видоискатель он увидел фигуру жены, входящую в парадное.

Он прокрался за ней по лестнице.

Тут было темно, видимо, перегорели лампочки.

Свет не включился и на втором этаже, и Хатунцев увидел, что по коридору перемещается только огонёк фонарика, видимо, в мобильном телефоне.

Для верности, почти в темноте, он нащёлкал вереницу снимков и тут же, отступив за колонну, вгляделся в него. Камера сделала своё дело — от лестницы шла женщина, на следующей картинке она открывала дверь в квартиру и, наконец, — пустота.

Никого.

Только красный индикатор пожарной сигнализации мигал под потолком.

Теперь он узнал дверь — дверь, за которой была его жена.

Он тихо ступил в коридор и вдруг услышал шаги сзади. Искомая дверь открылась — видимо, для того человека, который поднимался по лестнице вслед за ним.

Прижавшись к стене у самого косяка, Хатунцев узнал её запах — запах женщины, с которой он прожил столько лет.

— Какая-то беда, — услышал он её бесконечно знакомый голос. — У нас снова неполадки с электричеством.

Она говорила это не Хатунцеву, а тому, кто приближался в темноте по коридору.

Человек во тьме сделал неуверенный шаг на свет фонарика, но вдруг снова навалилась тьма, и, пока фонарик поднимали с пола, Хатунцев проскользнул между ними внутрь.

Вдруг свет под потолком вспыхнул.