Календарная книга
Шрифт:
Вечером Маша проскользнула к нему в комнатку, и они обменялись быстрыми поцелуями. Любимая шепнула, что его будут испытывать.
Он вышел к ужину и увидел всех за столом.
— Ну, — сказала Ноябрина, — решила я отдариться. Подарок мой мал, да дорог, — и она достала откуда-то из-под самовара сложенную старинным способом бумажку.
— Будет тебе с Машей репка. Большая, как слон. Собственно, она так и называется «Репа-слон».
— Как слон? — эхом прошелестел Раевский.
—
Как во сне слушал Раевский эту речь. Спрашивать ничего не хотелось.
— Сладенькая репка. Большая-пребольшая, прямо сегодня её и посадим.
Они вышли в сад и двинулись по тропинке. Раевский и не подозревал, какие большие тут участки. Они брели довольно долго, пока Ноябрина не велела остановиться и копать прямо здесь, у дорожки.
Ноябрина смотрела подбоченясь, как Раевский, пыхтя, делает углубление в земле.
— Растёт твоя репка быстро, так что тебе её караулить придётся. Будешь три ночи караулить свою с Машей репу, которая взойдёт через три дня. А тебе Маша, я запрещаю в это дело соваться.
Как стемнело, Раевский приступил к своим обязанностям.
Он сперва обошёл дом, печально размышляя о том, что его подарок не произвёл должного эффекта. Ишь, решил поразить Ноябрину Фенечкину! Тут весь участок опутан оросительными трубами и трубами дренажными, какими-то проводами и верёвками. Сам чёрт ногу сломит! Он обнаружил большой мешок и тут же сунул туда нос — лучше б он этого не делал: это оказался мешок с сухой горчицей.
В этот момент его окликнули. Одно из окон горело на верхнем этаже дачного терема, а в нём стояла его любимая. Маша делала ему знаки, указывая вниз. Это был совершено непонятый знак, и переспрашивать было не у кого, потому что Маша скрылась в глубине комнаты, а окно погасло. Но знак этот Раевский попытался запомнить.
Ночь обтекала его спокойно и медленно, как вода в реке со слабым течением обтекает дачника с удочкой.
Раевский сидел на чурбачке рядом с репой, и на рассвете стал задрёмывать. Вокруг были молчаливые овощи и больше никого. Никакой ночной житель не рисковал появиться среди грядок, разве рядом с репкой обнаружилоась дырка, похожая на кротовью норпу. Но разве придёт крот Ноябрине Фенечкиной в огород — себе-то на погибель?
Что Маша имела в виду? Что-то внизу? Приникнуть к земле? Или она намекала, что может спуститься? Раевский не мог с уверенностью трактовать этот жест.
Под утро он почувствовал дрожание земли.
По саду перемещалась какая-то тень, будто кот полз под одеялом.
«Вона чё, — смекнул Раевский и оглянулся кругом. — Где у нас тут шланг?»
Он быстро воткнул шланг в дырку в земле и открутил вентиль.
Внутри шланга булькнуло,
Наутро, за завтраком, Ноябрина была невесела. Она сморкалась, чихала, и объявила, что простыла. Поэтому на столе появился мёд и малиновое варенье.
Варенья, впрочем, было море — но море это было фасовано во множество разноцветных и разнокалиберных банок.
На вторую ночь Раевский припас термос с кофе. Лишь только утихло всё в доме, он снова услышал стук оконной рамы. На этот раз Маша показывала вверх. Раевский рассудил, что просто так нормальный человек тыкать пальцем в небо не будет, в этом есть какой-то смысл.
Действительно, как только его стало клонить в предутренний сон, как послышался шорох крыльев.
Огромная птица села на грядку. Птица была похожа на ворону, впрочем, ночью все птицы серы. Недолго думая, отчаянный сторож запустил в неё камнем. Ворон — (или ворона, чёрт их разберёт, или, вернее, пусть их различают игроки «Что? Где? Когда?»), ухнул и, не поднимаясь в воздух, побежал по дорожке к лесу, волоча за собой подбитое крыло.
Ноябрина Никитична, казалось, была не рада спасению репы.
Рука её была замотана шалью.
Раевский повеселел, тем более, что на обед выставили полдюжины разных графинчиков. На столе возникли холодец и все те русские закуски, что предваряют появление на столе запотевшего графинчика. Раевский не преминул и к вечеру заметно осоловел. За ужином прислуга и вовсе уставила весь стол наливками, за которыми терялось испуганное лицо Маши.
Он ходил вокруг репы, которая стала ещё больше. Ботва была уже вровень с его головой.
Напрасно задирал сторож голову — на третий вечер никто не подошёл к заветному окну.
Раевский понял, что надо рассчитывать только на свои силы.
На исходе ночи он услышал шаги — будто человеческие, да только странные — будто кто-то скакал со связанными ногами.
Он, делая вид, что спит, и, не меняя позы, вгляделся во тьму.
К нему приближался гигантский Заяц.
«Ишь, пришёл мою репу грызть, — подумал Раевский, подтягивая к себе лопату. — Сейчас я тебе».
Но заяц оказался проворнее, и, будто кенгуру, опрокинул сторожа передними лапами на землю.
Раевский вновь поднял лопату, но Заяц выбил её из рук.
Как-то это Раевскому переставало нравиться — было довольно больно, и Заяц не собирался останавливаться. Он расквасил Раевскому нос, и уже потекла кровь.
Вдруг незадачливый сторож нащупал рядом с собой мешок с горчицей. Он извернулся, подхватил этот мешок, и нахлобучил его на зайца.
Едкое облако окутало обоих. Когда Раевский сумел открыть глаза, то увидел, что заяц бежит по участку прочь. Раевский попытался преследовать его, но споткнулся о шланг и упал.