Калигула или После нас хоть потоп
Шрифт:
– Их посылает тебе в знак приветствия Торквата…
Луций вспомнил, что крокусы, купленные для Торкваты, он отдал Валерии и от смущения спрятал в цветах покрывшееся румянцем лицо.
– Она ждет тебя с нетерпением, – продолжала мать. – Когда ты пойдешь к ней?
Луций думал о Валерии. Поднял лицо, увидел глаза матери, вопрошающие, настойчивые.
– Я сегодня же буду у нее.
– Рассказывай! – попросил сенатор.
Луций поднял чашу фалернского вина, возлил в честь Марса и выпил за здоровье родителей.
Там, далеко, мои дорогие, там было пойло вместо вина, и копченая треска,
Он скромно упомянул о своих успехах. Рассказал о жизни в Сирии и своих путешествиях. О том, как Макрон в Таррацине был к нему внимателен. Отец забеспокоился, стал напряженным, нетерпеливым.
Нахмурил лоб и еще быстрее забарабанил по столу.
Матрона Лепида поняла, что отец хочет остаться с сыном наедине. Женщине не место, когда беседуют мужчины. Она встала, погладила сына по голове.
Как только она вышла из триклиния, сенатор наклонился к сыну. Он начал говорить по-гречески, как это было принято в патрицианских семьях, где в услужение отбирали рабов, не знавших греческого языка.
– Когда я получил сообщение, что ты и весь шестой легион раньше времени отозваны в Рим, при закрытом море, я очень разволновался. Никто из моего окружения не знал причины. А я ведь не мог – ты сам понимаешь – спрашивать Макрона. Расскажи мне почему?
– Варвары на верхнем Дунае бунтуют, сказал мне Макрон. Совершают набеги на наши границы, иногда пытаются проникнуть и в римские провинции на Дунае. Легион новобранцев, проходивший подготовку в Альбе-Лонге, был спешно направлен на север. Мой легион должен его сменить, в Сирии сейчас спокойно. Возможно, что и мне с моими солдатами скоро придется отправиться па Дунай.
Сервий внимательно и сосредоточенно слушал, просил повторить, что именно об этом сказал Макрон. Луций вспоминал, уточнял. Потом закончил:
– Это и есть та причина, отец.
– Возможно, – поднимаясь, заметил иронически Сервий.
– А какая другая причина может быть?
Сенатор усмехнулся:
– Ты думаешь, что всемогущий Макрон тебе, моему сыну, сказал правду?
– Он ходил по комнате и размышлял вслух:
– Что-то происходит… Стычки на Дунае? Не верю – нет дыма без огня.
– Я тебя не понимаю, отец.
Сенатор ходил, морщил лоб, молчал. Потом внезапно обратился к сыну:
– Какие у тебя отношения с солдатами твоего легиона? Они тебя любят?
Луций засмеялся:
– Я спал вместе с ними на песке. Ел то же, что и они. даже Вителлий надо мной подшучивал. Говорили, что за меня они готовы жизнь отдать…
– Это хорошо! Это хорошо! – кивал головой Сервий, потом сел напротив сына и наклонился к нему. – Многое в Риме изменилось за эти три года, сын мой. Он (так Сервий всегда называл императора) злоупотребляет законом об оскорблении величества. Четвертую часть имущества казненного получает доносчик. Ты знаешь, что это означает? Он судьбы римлян отдал в руки своим приспешникам. Сенат, когда-то оплот республики, сенат, гранитная опора Римской империи, лишен власти. А себя он лицемерно называет princeps – первый гражданин! Он тиран! Укрепился на неприступном острове, опутал Рим
Луций был обеспокоен. Но не отцовскими словами, их он слышал от него сотни раз. Сегодня в услышанном крылось что-то большее, чего он раньше не замечал.
Что-то угрожало честолюбивым мечтам Луция, мечтам, которые в таррацинской таверне после разговора с Макроном приобрели определенные очертания и совсем скоро могли исполниться. Это что-то готово разбить представления Луция о беззаботной гармоничной жизни, которую он собирался вести, в ней время должно быть заполнено состязаниями на стадионе, зрелищами в цирке, стихами, театром и веселыми ночами с друзьями за вином у гетер. Что же это такое?
А Сервий со все большим жаром убеждал Луция:
– Он чахнет. Он стар, у него мало времени. И он ведет себя так, будто хочет перед своим уходом уничтожить всю римскую знать, всех лучших сынов народа. О боги, когда мы вырвемся из окружения преторианских патрулей, отделаемся от когтей кровавого Макрона, перестанем гнуть шеи перед тираном и его тварями, когда мы будем жить без страха, жить свободно!
Луций всматривался в лицо отца и вдруг уловил то, что придавало словам отца неслыханную страстность, то, чего он раньше не замечал, и что обнаружил впервые в жизни: страх.
Страх был написан на лице отца, он так глубоко проник в него, что исказил гордые и величественные черты.
Сервий также страстно продолжал:
– Головы одна за другой слетают с плеч. Когда придет наш черед?
Ульпия? Мой? Твой, сын мой? – Сервий поднялся, он был бледен, губы у него дрожали. – И самое главное, какая судьба ожидает Рим?
"Мой отец – великий человек, – с гордостью думал Луций. – Для него родина дороже собственной жизни. И моей тоже. а ею он дорожит больше, чем своей". Луций представил себе сенат, лишенный власти, и всадников, которые дрожат только за свою жизнь, за свое имущество. А его отец в это время отказывается от всего и думает только о своей родине, так же как их прадед Катон Утический!
Голос Сервия возвысился до пафоса:
– Покончить с этой сумасшедшей борьбой, кто кого! Покончить с тираном!
И не только с ним. Если мы хотим возродить республику, мы должны идти не только против императора. А против империи. Наша первая цель – головы трех человек: Тиберия, Калигулы и Макрона. Сейчас как раз время. Я возглавляю группу из нескольких смелых сенаторов, Луций, которые освободят мир от тирании. Мы ждали тебя только через два месяца. О возвращении твоего легиона мы ничего не знали. И вот ты здесь! Мы выиграли два месяца.
Как удивительна судьба! Сами боги протягивают нам руку помощи! Теперь никаких колебаний, выбора нет.
Сервий встал, его голос прозвучал торжественно:
– Мы ускорим приготовления! Ты, сын мой, со своим легионом нанесешь смертельный удар по тирану!
Для Луция это было словно удар молнии. В ушах еще звучали слова Макрона: "Мы наградим тебя золотым венком, ты будешь командовать легионом.
Почему бы Риму не иметь такого молодого легата?" Слова отца разбивают сокровенную мечту Луция. Сейчас в нем столкнулись два мира: мир отца и мир императора. Он вскочил, весь покраснев: