Калигула или После нас хоть потоп
Шрифт:
Да. Но кто, кто на моем месте не сделал бы того же? Ради такой красоты!
Ради такой любви! Ради таких ласк!"
Он открыл глаза. Светало. Он увидел над собой полное тревоги, бледное лицо Валерии. Протянул к ней руки.
– Ради тебя я предам весь мир, – пылко проговорил он. Она не поняла его, но была счастлива. Нет, нет, он ни о чем не догадывается. Ни о чем.
Она покрыла его лицо поцелуями, и с уст ее сорвались слова нежности и любви. Бурные, бессвязные.
– Я буду твоей рабыней, если ты захочешь, – шептала она горячо. Но в мыслях было иное,
Он смутился. Об этом он никогда не помышлял. Он видел своей женой, хозяйкой дома, матерью своих детей Торквату. Валерию он воспринимал как обворожительную любовницу, с которой он никогда не испытает скуки супружеской жизни. Зачем менять то, что родители установили? Он взвешивал: если я буду поддерживать Макрона, императора, то влияние Валерии позволит мне занять высокое положение и я смогу помочь отцу. А когда я буду прочно сидеть в седле, ничто не будет для меня невозможным… А что, если заговор удастся? Отец заявит, что Валерия была орудием заговорщиков в доме Макрона. Республика сметет Макрона и Валерию – но к чему сейчас думать об этом? Что будет со временем?! Долой заботы! Я родился под счастливой звездой. Эта звезда подарила мне великолепную возлюбленную, она даст мне все, о чем я мечтаю!
Он поцеловал руку Валерии. Встал. Оделся.
Она припала к его губам:
– Ты мой!
– Твой. Только твой.
В минуту расставания Валерия не смогла скрыть мысли, которая все сильнее ее волновала. И сказала резко:
– Ты сегодня же напишешь Авиоле, что отказываешься от его дочери! Я хочу, чтобы ты принадлежал только мне!
Луций возмутился. Его патрицианская гордость была задета. Хорошо ли он расслышал? Эта женщина ведет себя с ним как с рабом, хотя и говорит "буду твоей рабыней!". Напишешь, откажешься, я хочу, чтобы ты принадлежал только мне! Приказы, не терпящие возражений! Что он, сын Курионов, представляет собой в эту минуту? Вещь, тряпку! Еще минуту назад рабыня, она властно приказывает мне, что я могу. что я смею, что я должен! Так вот как бы выглядела моя жизнь с ней. Исполнять прихоти властолюбивой выскочки!
Он повернулся к ней возмущенный. Но красота Валерии обезоружила его.
Она прильнула к нему и страстно поцеловала на прощание:
– Завтра у меня в Риме!
Он пылко поцеловал ее и ушел переполненный любовью. гневом и ненавистью.
Сдерживая гнев, он взял от раба плащ и последовал за ним к садовой калитке, где стоял его конь.
Луций выехал на крутую тропинку.
Убежав из театра от преторианцев, Фабий скрылся в самом городе. Никем не замеченный, он выбрался через Капенские ворота из Рима на Аппиеву дорогу. В трактире у дороги обменял свою одежду на крестьянскую, приклеил седую бороду и заковылял, опираясь о палку, к Альбанским горам. В деревне Пренесте у него друзья, которые помогут ему укрыться. Он шел всю ночь.
Начинало светать.
У лесной тропинки он присел на пень пинии отдохнуть и съесть кусок черного хлеба с сыром. Когда над ним загромыхали камни, уже не было
– Далеко ли до дороги на Пренесте, старик?
Фабий узнал Луция и испугался. Он ответил низким, глухим голосом.
– Все время вниз по этой тропинке, – протянув руку, показал он. – На перекрестке поезжай влево.
Луций обратил внимание на движение руки крестьянина. Что-то было в этом жесте манерное. Где же он видел этот жест? На корабле из Сиракуз в Мизен.
Актер Фабий? Луций насторожился. Он преднамеренно не смотрел на путника, делал вид, что успокаивает коня и болтал, что приходило на язык.
– Эти холмы коварны. Говорят, здесь шатается всякий сброд, скрывающийся от преследования… – И он посмотрел прямо в глаза крестьянину. У того дрогнули веки.
– Чего бояться, если у человека ничего нет, – заскрипел старик и дерзко рассмеялся:
– За этот кусок сыра? – Хотя Фабий старался изменить голос, но смех выдал его, и Луций понял, кто перед ним.
Он разозлился. Вы только посмотрите на этого человека, на корабле он признавался, что мечтает только о том, как бы наесться, напиться и переспать с женщиной, потом высмеял сенаторов в "Пекарях", а теперь скрывается в горах от заслуженного наказания. Ах ты взбунтовавшаяся крыса.
Рабское отродье. Он вспомнил о Валерии и с еще большей яростью набросился на него, эти выскочки всегда дерзки.
– Люди, скрывающиеся от рук правосудия, способны на все, – чеканя слова, произнес Луций.
Фабий заволновался. Он узнал меня. Как зло сказал он это. Конечно же, он был на "Пекарях". Но Фабий тут же вспомнил разговор на корабле. Луций – республиканец, но он и сын сенатора. Он чувствует себя среди своих так же, как и я среди своих. Фабий осторожно продолжил игру дальше:
– А мы в горах никого не боимся. – Он зевнул, обнажив крепкие зубы.
– Разве только волков зимой.
– Человек, у которого под языком яд, опаснее волка, играл с ним Луций как кошка с мышью. – Волка лучше всего убить…
Фабий сжал зубы. Лицо его побледнело. "Он меня выдаст, как только вернется в Рим, – решил Фабий. – Сенаторский сынок отомстит за оскорбление сенаторского сословия". И Фабий попытался взять себя в руки.
"Главное сейчас – не рисковать. Преторианцы будут здесь не раньше вечера.
Значит, за ночь я должен добраться до моря. Через горы в Остию. Там я буду близко от Квирины". Он продолжал неторопливо есть.
– Правильно, господин. Убить – это святой закон сильнейшего.
Луций внимательно наблюдал за актером. Несмотря на злость, которую он к нему испытывал, Луций восхищался самообладанием Фабия. Твердость и смелость понятны солдату. Но невозмутимость Фабия бесила его, и он заговорил напрямик:
– Те, кто создает законы, заботятся и о том, чтобы их не нарушали, ты думаешь иначе?
Фабий был хороший актер. Он даже бровью не повел, лишь заметил удивленно:
– О чем ты говоришь, господин? Я не понимаю тебя.