Калигула
Шрифт:
— Будет сделано! — засмеялся Сабин, — он был рад любой работе, чтобы отвлечься от грустных мыслей.
На седьмые сутки болезни император провел спокойную ночь, и к утру лихорадка отступила. То, что он победил болезнь, Калигулу не удивляло, ведь в снах ему не раз являлся Юпитер, который дал понять, что Гай Цезарь и он представляют единое целое в образе двух существ — Юпитера на Олимпе и императора на земле.
— То, что ты делаешь на земле, созвучно моим планам и намерениям, — объяснил грозный бог.
Калигула поднял глаза к потолку. Там, наверху, появлялся величественный
Болезнь очистила императора и превратила в бога; то, о чем он раньше только догадывался, теперь не вызывало сомнений. Осознание безграничных возможностей наполняло его душу. Он мог возвысить или унизить, он держал в своих руках чужую жизнь и смерть, мог наградить или покарать. Человек, рожденный повелителем или избранный народом, должен был подчиняться определенным законам, но двойник Юпитера, посланный на землю, должен был, будучи императором, вести себя как бог. Его решения не поддавались объяснению и стояли выше человеческой оценки. Он мог быть таким же капризным и своевольным, какими всегда были обитатели Олимпа.
Дрожь пронизывала императора перед пропастью возможностей. Прикажи он завтра казнить весь сенат — это будет божественный акт, не имеющий ничего общего с правосудием и законом.
Он чувствовал, как со всех сторон в него вливались таинственные силы, и собственный человеческий образ казался ему теперь лишь оболочкой, ведь божественное на земле никто не может постичь и принять.
Первый раз в жизни Калигула ощутил что-то похожее на счастье. Он осознал свою истинную природу и пребывал в полном согласии с собой.
Он был богом, повелевал на земле, а здесь кое-что надо было исправить.
Тиберий Цезарь. Макрон. Энния Невия. Император мысленно произнес эти имена и тихо засмеялся: «Они еще не знают, что уже мертвы: Тиберий, Макрон, Невия — имена мертвецов. Я как бог, конечно, знаю, вижу будущее. Уже разгораются костры, и урны готовы принять несколько горстей пепла».
Много имен мелькало в голове Калигулы — имена людей, которые еще жили, но, собственно, были уже мертвы. Калигула чувствовал, как его выздоравливающее тело наполнялось силой, а мысли витали, направляясь то в прошлое, то в будущее, — мысли всеведущего бога, высоко стоящего над людьми, которые, подобно червям, ползали внизу. И обращаться с ними надо как с червями: одних раздавить, других заставить зарыться в землю, третьих мучить в свое удовольствие.
Полеты мысли утомили Калигулу. Он зевнул, повернулся на бок и заснул.
На улице пылали костры радости, на тысячах алтарей дымились благодарственные жертвы. Калигула выздоровел! Рим спасен. Но люди еще не знали: император, который — против своей природы — старался быть хорошим, справедливым правителем, умер. Его место занял бог, жестокий бог.
Калигула принимал трибунов преторианцев. Они стояли перед ним навытяжку, построившись в ряд, и он долго их молча рассматривал. Самые верные из верных! Его главная опора! Холодный, жесткий голос императора еще не окреп, но без труда заполнил маленький зал.
— Трибуны! Император и народ Рима с гордостью смотрят на вас! Священная болезнь лишила вас на время возможности видеть меня, но вы верно несли свою службу. Теперь, когда я, как Феникс,
Калигула смотрел на воинов. В парадных шлемах, украшенных перьями, и блестящих панцирях, они казались ему живой стеной, окружившей трон.
Его взгляд остановился на Кассии Херее, который был выше остальных на целую голову. Калигула имел превосходную память, и тут же вспомнил имя великана, чей высокий голос так его однажды позабавил. Взмахом руки он велел солдатам разойтись, отпустил всех слуг, за исключением нескольких германцев, своих личных телохранителей, а Херее велел остаться. Калигула поднялся и обошел стоящего навытяжку великана кругом, будто получше хотел рассмотреть его со всех сторон.
— Как тебе служба в новом звании, трибун? Я высокого мнения о людях, которые добились положения благодаря не происхождению, а мужеству, упорству и верности. Поэтому я предпочел тебя другим для исполнения императорского приказа, который… да, несколько щекотлив. Мой родственник Тиберий — сыном я больше не могу его назвать — совершил во время моей болезни государственную измену. Избавь меня от необходимости сообщать подробности, Херея, но все необходимые доказательства были мне представлены. Итак, слушай приказ: ты возьмешь одного центуриона и нескольких преторианцев, пойдешь в дом предателя и передашь ему мое личное приказание покончить с его позорной жизнью. Если у него не хватит для этого смелости, помогите ему. Вопросы?
Херея поднял в приветствии руку.
— Приказ ясен, император!
— Выполняй!
Херея за свою солдатскую жизнь бил много людей — глаза в глаза, меч к мечу.
Но подобных приказов он никогда не выполнял. Трибун ни секунды не сомневался в предательстве Тиберия Цезаря, но он же был так молод. У Хереи возникло ощущение, будто он собирался сделать нечто недостойное, но он вспомнил слова императора. Того, кто получал приказ от него, нельзя ни в чем обвинять. Трибун подозвал знакомого центуриона и приказал:
— Выбери шестерых солдат и следуй за мной!
Далеко идти не пришлось, дом приемного сына Калигулы находился на Палатинском холме.
В глазах старого слуги — он служил еще при Друзе и Клавдии Ливии — появился ужас, когда Херея потребовал проводить его к Тиберию.
— Что вы хотите от моего господина?
— Об этом я сообщу ему сам. Веди! — Херея повернулся к центуриону:
— А ты со своими людьми охраняй дом.
Тиберий сидел в саду и расчесывал своих собак, которые сразу же подняли лай.
— Иди с собаками в дом, — приказал он слуге.
— Приветствую тебя, Тиберий Цезарь. Трибун Кассий Херея с посланием от императора.
Херея замялся, но Тиберий спокойно сказал:
— Продолжай, трибун. Думаю, что уже знаю, о чем пойдет речь.
Херея опустил глаза.
— Ты должен… Тебя обвиняют в государственной измене, и император ждет, что ты сделаешь правильные выводы.
Казалось, юношу это ничуть не испугало.
— Калигула ждет этого? Он все еще считает меня опасным, хотя я почти не покидаю свой дом, не имею ни друзей, ни сторонников? Впрочем, тебя это не касается, трибун. Приказ есть приказ…