Калигула
Шрифт:
Корабль вез нового проконсула Азии в Эфес, а его сопровождали трибуны, чиновники и, конечно, множество слуг.
Среди трибунов Сабин был самым младшим, и он не мог не заметить, как некоторые из старых солдат удивлялись, когда он представлялся им. Правда, никто не говорил ему этого в лицо, но Сабин догадывался, что они думали о нем: сын патриция, который со скуки или потакая желанию семьи решил немного поиграть в трибуна.
Но Сабина это не волновало. Мысленно он уже был в Эфесе, где жила Елена со своим мужем и не подозревала, что влюбленный римлянин летит к ней: «Я не оставлю ее в покое до тех пор, пока
Римские военные вели себя очень осторожно в когда-то, правда, завоеванной, но нежно обласканной Элладе, чьей культурой в империи восхищались и многое из нее переняли. Говоря точнее, Эфес не принадлежал Древней Элладе, но был греческим городом, к тому же одним из самых крупных и богатых.
Поэтому римский трибун, врывающийся в греческую семью, рассматривался бы как враг: его бы тут же, закованного в цепи, отправили в Рим. Время похищения прекрасных гречанок миновало.
Конечно, он знал это, и, когда его разум, как всегда, победил разыгравшиеся фантазии, Сабин придумал план, как он сможет приблизиться к Елене. Впрочем, многие вопросы пока оставались без ответа, в то время как его нетерпение росло.
В безветренные дни он слышал стоны гребцов, выполнявших свою тяжелую работу, ритм которой задавали быстрые удары барабана. Рабы полностью теряли силу за несколько лет, и скамья гребца становилась их смертным одром. Однажды Сабин стал случайным свидетелем того, как одного из умерших оттащили и выбросили в воду. Его спину покрывали многочисленные шрамы, и две кровавые полосы свидетельствовали о свежих ударах плетью.
— У этого все позади, — сказал один из членов команды. — Все-таки они, тем не менее, цепляются за жизнь. Странно…
«Да, — подумал Сабин, — и правда странно. Рабы изо всех сил держатся за свое жалкое существование, а богач, Марк Гавий Апичий, чье состояние исчислялось тысячами сестерциев, принял яд».
Разные мысли посещали молодого трибуна во время длинного однообразного путешествия, но, как только на горизонте показался Эфес, всем его размышлениям пришел конец.
Сабину был хорошо известен большой порт в его родном городе, но то, что он увидел здесь, бесспорно, затмевало Остию. Необъятных размеров хорошо защищенная гавань располагалась довольно далеко от побережья, и путь к ней проходил через канал. Вплотную друг к другу бесконечным рядом выстроились суда: тяжелые грузовые с залатанными парусами многовесельные галеры, легкие быстроходные парусники со сложной оснасткой, а еще маленькие лодчонки торговцев и рыбаков. А между ними, как пестрые птицы, жались разноцветные парусники паломников со всех концов света, которых сюда привело желание отдать почести Артемиде Эфесской.
Во время недолгого пути по каналу представление о городе едва ли можно было получить, поскольку Эфес расположился меж двух горных хребтов, Пиона и Корессия, заслоняющих его с воды. На пристани проконсула и его свиту уже ожидали с мулами, ослами, носилками и носильщиками, чтобы доставить в Эфес, где для него был подготовлен
Сабин и другие трибуны сразу отправились к расположению одиннадцатого легиона. Шестеро его командиров жили в просторных домах за пределами казарм.
Сабину представился помощник его предшественника, умершего от лихорадки после недолгой службы. Звали его Маринием, и он говорил на трудно понимаемой смеси греческого и латыни.
— Сколько тебе лет? — спросил у Сабина Корнелий.
— Что?
— Сколько лет — я имею в виду, сколько лет ты живешь на свете?
— Не знаю.
— Но ты должен знать, сколько тебе лет! Двадцать, тридцать, сорок?
— Может, тридцать?
Сабин оставил свои попытки отправиться осматривать жилище. О доме и саде заботились два раба, а ели легаты и трибуны все вместе в специально отведенной для них отдельной зале.
Легат был пожилым, от всего уставшим человеком. Он считал последние дни до конца службы и командование легионом переложил на плечи других — прежде всего своего заместителя, старшего по рангу трибуна.
В свое время Херея сказал Сабину, что с равными по положению наладить отношения проще, чем с центурионами, ведь именно они являются опорой легиона, и с ними-то новому трибуну и пришлось столкнуться уже в первые дни. Под его командованием находилось десять отделений, каждое из которых насчитывало восемьдесят легионеров с центурионом во главе. Другими словами, в распоряжении Сабина было восемьсот воинов, и все — старые опытные солдаты, поглядывающие на молодого начальника с нескрываемым недоверием.
Чтобы ближе познакомиться с ними, Сабин пригласил центурионов к себе на обед. В присутствии старшего по званию те вели себя сдержанно, и только у одного случайно вырвалось, что Сабин уж слишком юн для своего высокого поста.
— Как мне это понимать? — спросил Сабин. — Это критика или упрек? Молодость и старость не имеют ничего общего с заслугами человека, это этапы его жизни, и все.
— Извини, трибун, но уж очень это необычно.
— Ничего, привыкнете.
Но понадобилось время, прежде чем ветераны действительно приняли его в свой круг, и произошло это после поединка. Один из центурионов, старый солдат, прослуживший двадцать лет, был постоянно недоволен приказами трибуна, обходил их или менял по собственному усмотрению. Сабин обратился к легату за разрешением на поединок на тупых мечах и тут же его получил.
— Хорошая мысль, трибун, хорошая. Солдаты тут сидят без действия. Многие знают о настоящем бое только из рассказов ветеранов. В Азии все тихо на протяжении десятилетий, и наш легион скоро просто заснет. Итак, действуй! Покажи легионерам, на что способен юный трибун. Надеюсь, ты ничем не рискуешь?
— Не беспокойся, легат, я прошел хорошую школу.
Сабин передав центуриону свой вызов, в ответ на что тот рассмеялся.
— Тебе придется потренироваться, трибун. Сколько времени тебе понадобится — три дня, пять, десять?
Сабин спокойно улыбнулся.
— Мне не нужно время на подготовку. Если хочешь, сразимся уже завтра.
Но, похоже, центуриону это не нравилось.
— Как завтра? Два-три дня было бы неплохо поупражняться.
— Как хочешь. Значит, через три дня на тренировочной площадке.