Калигула
Шрифт:
— Могу я осмотреть тебя?
Сенека снял тогу. Молодой врач простукивал и прослушивал его, заставлял дышать то медленно, то быстро, что вызвало у больного приступ кашля. Сенека прикрыл рот платком, пока дыхание не восстановилось. Евсебий взял у него из руте платок и, увидев пятна крови, сказал:
— Я не могу не согласиться с мнением твоего врача.
— Хорошо. Мы поняли друг друга. Послезавтра отплываем в Бавли.
Эмилий Лепид выждал три дня, прежде чем сообщил Агриппине о своем визите. Он был мужем ее сестры, а значит, родственником, поэтому его появление не должно было вызвать подозрений. За домом Агриппины
Агриппина приняла его в траурной накидке, разыгрывая в присутствии прислуги убитую горем вдову. Но, как только они остались одни, поведение ее изменилось.
— Приходится притворяться, хотя это недостойно. В доме полно шпионов, и никто не должен про меня говорить, что я как вдова патриция не выполнила в точности свои обязанности.
— Однако по тебе видно, что ты почувствовала облегчение. Надеюсь, Калигула пока не строит новых планов относительно твоего замужества.
— Во всяком случае, я буду настаивать на необходимости соблюсти обычай и год провести в трауре. Кто знает, что случится за это время….
— Да, Агриппина, об этом знают только боги. Но и нам, людям, дана возможность планировать свое будущее. Такие, как мы с тобой, не станут, сидя в тихом углу, выжидать, что за них решит судьба.
Агриппина насторожилась.
— Как это понимать?
— Нас могут услышать?
— Если ты будешь говорить тихо, нет.
— Я не трус, Агриппина, но опасаюсь за нашу жизнь.
— Особенно за свою, не правда ли?
— Агриппина, я говорю серьезно! Конечно, прежде всего меня заботит собственное благополучие: ведь у меня нет детей, и Друзилла — вовсе не моя супруга. Но есть близкие мне люди, чье падение я хотел бы предотвратить. Ты, Агриппина, тоже относишься к их числу.
Она улыбнулась.
— Перестань говорить намеками, Лепид. Если я правильно понимаю, нам в настоящий момент не грозит никакая опасность.
— Все может быстро измениться, Агриппина. Я часто провожу время с Калигулой и могу сказать тебе, что день ото дня он становится все менее предсказуемым, а его «шутки» переходят все мыслимые границы. Ни один обладающий разумом правитель до него не отваживался злить свой народ, он же испытывает терпение всех: сенаторов, патрициев, плебеев, вплоть до уличных бродяг, которым сначала раздает бесплатные билеты, а потом запирает в театре, чтобы они там поджарились на солнце. Пока он еще пользуется популярностью, пока они все еще славят его, но сенаторы живут в страхе, и многие патриции поспешили уехать из Рима в свои дальние имения. К тому же он каждый месяц выбрасывает на ветер тысячи сестерциев. Знающие люди говорят, что государственная казна через полгода окажется пустой. А что будет потом? Калигуле придется повысить налоги, стать наследником состоятельных римлян, которым послушный сенат вынесет смертный приговор. Известно, что он не считается и со своими родственниками. Ты теперь богата, Агриппина, да и у меня приличное состояние. Мы должны принять меры. Подумай о своем сыне!
Лепид умолчал о своей ненависти к Калигуле, злоупотребившему их дружбой, оскорбившему его мужское достоинство. Когда он вспоминал произошедшее той ночью, его одолевала такая жажда мести, что начинали трястись руки.
Агриппина обратила к нему строгое красивое лицо, так походившее на лицо их с Калигулой матери. Она унаследовала и ее сущность: была горда, даже надменна, честолюбива и, когда того требовали обстоятельства, хитра. Мужчины служили
— Меры? Что ты имеешь в виду?
— Ответь сначала на мой вопрос, но, пожалуйста, откровенно. Ты любишь Калигулу как брата?
— Нет! — твердо сказала Агриппина. — Я люблю и ценю свою сестру Ливиллу, а его презираю и говорю об этом не только тебе. Он сам имел не раз возможность слышать мое мнение о нем.
— Но ты не чувствуешь себя в опасности?
— До сих пор, пожалуй, нет, но после рождения сына у меня появились сомнения. Калигула в любом родственнике мужского пола видит угрозу. Это давно известно.
— Да от них никого и не осталось, кроме дяди Клавдия, которого никто не принимает всерьез.
— Ты забыл моего сына, Лепид. Пока у Калигулы нет собственных детей, в любом из мальчиков нашей семьи он видит претендента на трон.
— Ты права. Что касается меня, я ничего не боюсь, пока Друзилла делит с ним ложе. Но если она ему надоест или он предпочтет ей другую, и я окажусь в опасности. Возможно, так далеко не зайдет…
Агриппина покачала головой.
— Я сестра обоим и уверяю тебя: пока жива Друзилла, никакая другая женщина не удержит Калигулу больше двух дней. Вспомни хотя бы Орестиллу.
— Ах, Агриппина, если бы Тиберий тогда выдал тебя замуж за меня, все могло бы быть по-другому.
— Я бы тоже предпочла тебя Агенобарбу, можешь быть уверен.
Лепид поклонился.
— Твои слова меня радуют.
Агриппина, которая видела в Лепиде возможного помощника и союзника, изобразила на лице теплую улыбку.
— Твои откровенные слова, Лепид, произвели на меня впечатление и вселили надежду — я имею в виду надежду на перемены.
— Ты красива, Агриппина. Если бы не траур, я мог бы…
Агриппина встала.
— На сегодня достаточно.
Она по-сестрински поцеловала его, отведя готовые обнять ее руки.
— Всему свое время, Лепид. Мы должны быть терпеливы, как бы тяжело нам это ни давалось.
Лепид остался доволен своим визитом. Теперь нужно было выжидать, пока ненависть к Калигуле не охватит все больше народа. Противников у него скоро будет так много, что Сапожок окажется не в силах всех убить.
Корнелий Сабин быстро привык к службе, которая едва ли требовала участия души и состояла в основном из ряда четко расписанных действий. Он выслушивал доклады, обсуждал с легатом повышения и выполнял много других обязанностей. Временами в Эфес прибывали знатные римляне, которых трибуны должны были встречать и потом с десятком солдат сопровождать в город. Короче говоря, Сабин служил добросовестно. Самое главное — он был в Эфесе.
Свой первый свободный день Сабин посвятил осмотру города. Его сердце — внушительных размеров агора — состояла из верхней и нижней частей и располагалась как раз в самом центре долины. Дома разросшегося за последние десятилетия города карабкались вверх по склонам Пиона и Корессия вплоть до того места, где отвесная скала делала дальнейшую застройку невозможной.
Для торговцев всеми видами товаров Эфес был золотым дном. Сотни лавок выстроились плотными рядами в тени аркад между храмом и огромным амфитеатром. Тут могли разместиться больше двадцати тысяч человек, и в дни празднеств, посвященных богине Артемиде, как заметил с гордостью один житель Эфеса, здесь не оставалось ни одного свободного места.