Калигула
Шрифт:
Император раздавал деньги римлянам. Сенат возражал, если не вслух, на трибунах, это было бы неразумно! Но сенаторы сплетничали, шептались…
Да, есть в этом что-то неправильное, раздаривать направо и налево государственные деньги. Но щедрые подарки народу, и тоже не из личных средств, делал в Риме каждый политик. Кто-то наживался на сборах налогов, кто-то на строительстве, кто-то увеличивал свое состояние на снабжении легионов во время войны. Все эти игры, раздачи, подачки для покупки голосов: разве Калигула их придумал? Император, по крайней мере, был честен. Он сказал Ромулу: возвращаю вам ваше, будьте счастливы рядом со мною. И любите меня: за щедрость, за желание быть вам полезным! Сенаторы не возражали,
Калигула, входя во вкус власти, развращался. Вне всякого сомнения. Если во времена Августа уже молились по всей стране за его гений и строили храмы, то Калигула строил их сам. Во славу свою. Печально, конечно. Хотя можно понять человека, загнанного в угол смертями близких, собственной болезнью. Он боялся. Он хотел, чтоб его любили и за него молились. Это не оправдание, а лишь объяснение. Одно из многих.
Патриции, сенат — они возражали против прижизненного обожествления Калигулы. Только как-то странно возражали. Заключалось это возражение в том, что они наперегонки бежали за жреческими привилегиями в храмах. Зубами вырывали друг у друга привилегии. А вот это осталось в истории.
«Он начал притязать уже на божеское величие», — пишет Светоний. «Мало того, он посвятил своему божеству особый храм, назначил жрецов, установил изысканнейшие жертвы. В храме он поставил изваяние в полный рост и облачил его в собственные одежды. Должность главного жреца отправляли поочередно самые богатые граждане, соперничая из-за нее и торгуясь».
Светоний не уточняет, почему патриции «соперничали и торговались» из-за чести отправлять должность главного жреца, если подобные действия Гая были столь неприемлемы для них.
А он вот проявлял в таких случаях известную скромность и терпимость. Например, в Беотии была обнаружена копия письма императора на послание стратега Ашенской лиги, где он пишет следующее: «Познакомился с письмом, которое доставили мне ваши послы, и отмечаю, что вы дали мне доказательство большой преданности и большого уважения ко мне. Вы совершили жертвоприношения и провели церемонию в мою честь, удостоив тем самым меня самыми большими почестями… Что же касается статуй в мою честь, которые вы предлагаете установить, то я освобождаю вас от большинства из них».
Калигула сражался со своей болезнью. С головными болями, со слабостью, с мышечной дрожью; особенно в правой ноге. Асклепий благословил, судорожных припадков не было больше. Хотя бы это! Пусть болит голова; главное — не упасть бы где-нибудь перед раболепствующими явно, но ненавидящими тайно патрициями, не забиться в судорогах, пуская пену с губ. Куда как хорошо: обмочиться, биться головой об пол, с выражением лица бессмысленным. Куда как лучше: не помнить об этом, и лишь по выражениям лиц, сожалеющим, с оттенком брезгливости, догадываться о произошедшем…
Асклепий благословил, не случалось больше! И, однако, он знал, что судачили о болезни его бесконечно. Высказывали лицемерные сожаления, и тут же лгали, лгали о том, что он безумец.
— Подумайте только, он собрался ввести своего Быстроногого в сенат! Грозится дать коню гражданство, найти ему среди нас место. Ну, не безумец ли, и под кем мы ходим!
— Да, я слышал. Говорит, с мечом пойду на вас, отцы сенаторы! Говорит, оттачиваю свой клинок, и приду, рано ли, поздно ли… Может, с конем и придет, болен он, болен, говорю истину…
Вот приблизительно так судачили. Но сам-то император прекрасно знал, что не безумие лежало в основе кривотолков. Он-то помнил, о чем говорил, зачем, с кем, почему!
Об Инцитате действительно говорил. О том, что конь его — благороден. И родословная чище иной патрицианской, и благородства в нем больше, чем у казнокрада-сенатора. Будь его, Калигулы, воля, он предпочел бы встречаться
И о мече говорил. Когда готовился к речи в сенате, не спал ночь. Вот и сказал, что обнажает клинок, отточенный ночным бдением. А что такого: разве отменили в Риме риторику? Высокое искусство речи, поставленной, логически выверенной, украшенной цветистым оборотом иной раз, иной раз упрощенной до простонародной, если необходимо? Из благородных искусств более всех привлекало Калигулу красноречие. Вдохновленный примером дяди своего, Клавдия, молодой император засел было даже писать книгу, учебник по риторике…
Калигула хотел дать своим чиновникам право отправлять правосудие единолично. Марий и Сулла воевали между собой главным образом для того, чтобы решить, кому будет принадлежать это право — сенаторам или всадникам! Прихоть глупца могла лишить этого права как одних, так и других: странное окончание спора, который зажег пожар во вселенной! Безумец, совершенный безумец…
Император стремился восстановить комиции [290] , отмененные Тиберием. Чем занимались комиции ранее? Да всем понемногу, например куриатные: утверждали кандидатуры высших магистратов, — консулов, преторов, ряда других, — вручали им верховную власть. Утверждали завещания, приговоры по уголовным делам, усыновления, вступления в род или смену рода, ежемесячное объявление календаря, а также решали ряд второстепенных, но сакральных вопросов. Все это перешло по наследству сенату, а теперь могло быть отнято…
290
Комиций (лат. comitio, от лат. comeo — схожусь, собираюсь) — народное собрание в Древнем Риме. Было три вида комиций: куриатные комиции — собрания патрициев по куриям, восходящие к родовому строю; центуриатные комиции — собрания по центуриям, объединявшим и патрициев, и плебеев по принципу имущественного ценза; трибутные комиции — собрания всех граждан по территориальным округам — трибам. Выросли из сходок плебса, где избирались народные трибуны и плебейские эдилы.
Он велел вновь публиковать «отчеты о состоянии державы», что было введено Августом и отменено Тиберием, то есть рассказывал каждому желающему о расходах государственных. Он изгнал из Рима людей, известных половыми извращениями, и с трудом дал себя уговорить, чтоб не топили их в море. Сколько было среди них сенаторских мальчиков?… Кто же это считал? Поставщиков живого «товара»?
Из сословия эквитов, всадников, он изгнал немало лиц, запятнавших себя проступками.
О, конечно, сенаторы могли называть Калигулу безумцем, и было им его за что ненавидеть…
Их было много, и ненавидели они многогранно. И если одни корили его за манеру управлять, другие за непомерную любовь к сестрам, третьи за расточительность, четвертые…
Четвертые корили его за отношение к бабушке, Антонии. О, Калигула многое мог сказать им в ответ. Если бы они говорили с ним, не шепчась за спиною, стремясь убедить мир и себя самих в том, что он и здесь проявил свое безумие. Но «безумие» пришло с болезнью. А бабушка умерла раньше, бедная. Он пришел к власти весной, бабушка умерла осенью. Как жаль, какая боль, очевидная, кажется, всем… и такая ненужная! В сердце Калигулы новый шрам. Он успел немного, чтоб порадовать: дал ей все привилегии, что были у Ливии Августы. Она была так счастлива, не передать. И так счастлива, следуя рядом, стремясь обучить его управлению государством. У нее было это право: много лет она была богатейшей женщиной Рима. Ей когда-то дали земли отца, Марка Антония, у нее было много клиентов и в Риме, и из Греции, Египта. Она умела править…