Камбрия — навсегда!
Шрифт:
Ударь камбрийцы на приступ, пока гарнизон во всём изуверился — глядишь, и одолели б. Но Немайн вместо приступа продолжала углублять рвы и готовить предполье, радуясь, что поредевший гарнизон почти не вредит работам. А десять дней спустя из-за дальних холмов показалась стена алых щитов. Ополчение Хвикке явилось выручать столицу.
В маневренной войне один всадник стоит десятка пехотинцев. А в осадной? Саксы осторожничали — и понять их было можно. В прошлый раз они атаковали вдвое уступающую армию, стоящую без укреплений — и проиграли вчистую. Попробовали засаду — трое на одного — не вышло, а ноги унесли немногие.
Ополчению удалось собрать достаточно людей, но совершенно недостаточно припасов. Рыцари Клидога недаром считались доками по доставлению соседям мелких неприятностей — угонять скот и грабить обозы у них получалось весьма ловко.
Увы, если пищу и корм для лошадей кередигионцы находили в изобилии, стрел им не хватало. Их обоз давно и благоразумно стоял внутри одного из лагерей — напротив южных ворот Глостера. Теперь, когда Хвикке вернулись к столице, это означало: каждый новый рейд отныне будет начинаться прорывом. Впрочем, у саксов не оставалось времени — армия Британии подходила к границам. Несколько дней — и появится конница. Ещё через пару дней — силы сравняются. А ведь у бриттов ещё и богиня! Ну и как её атаковать?
Вот и медлили. Построили лагерь. Принялись совещаться — в который раз. Ничего не выходило. Всё путал крик Неметоны. Но, натешившись буйной перепалкой в большом шатре, идея на саксов снизошла. Пленники, кого захватить удалось, все признавали: богиня поёт опасливо. Своих задеть боится. По легендам тоже так значилось. Выходило: если перемешаться в кучу, ничего у неё не выйдет. Или петь не станет, или распугает вообще всех. Что тоже неплохо: саксов больше, саксы храбрей — значит, оправятся раньше. Решено: ставка на свалку! А как добраться? Конницы нет. Место вокруг голое, а ещё лезть через рвы и частокол… Но — придумали!
Расходились весёлые. Но больше всего довольны оказались не они, а пятеро аннонских бардов. Если бы счастье было светом, ночи бы не было. Стало можно уволочь взбалмошную сиду, вздумавшую лежать в десятке шагов от чужого лагеря. Хорошо хоть одеться в чёрное согласилась, и личико сажей перепачкала. Не целиком, как все, а полосками. Долго убеждала, что так лучше — да так и не уговорила. Ну что она понимает в скрадывании, налётчица! Зато счастливая: белки глаз и не видны совсем. Их-то сажей не замажешь.
Если бы возмущение было тьмой, утро бы в тот день не наступило вовсе. Немайн совсем сошла с ума — захотела лезть в город. Перед тем, правда, подняла Анну, Ивора да пророчицу. Велела — отобрать лучших лучников. Придать аннонцам, выставить в дальний караул, за рвы. Осторожно. Чтоб на готовые саксам подарки не наткнулись. Бить всякого, кто попробует пустить к крепости летучую стрелку. Саму стрелку вместе с запиской — немедленно ей. Как из города вернётся.
Пророчица тоже умом тронулась.
— Жаль что до Роксетера долго плыть. Заказать бы верёвок и бубенчиков. Немайн, конечно, ночью видит хорошо…
Анна же Ивановна только улыбнулась хитро. Одно слово сказала:
— Стрекала.
Нион Вахан смотрела непонимающе.
— Люди, когда им очень больно, кричат.
— А-аа. Тогда ясно. Бубенчиками будут саксы!
У неё есть имя. Главная тайна и секрет. Настоящее имя, не кличка! Тэсни. «Солнечное тепло». Почему же так холодно? Хозяйка всё же решила сжить со света? То ли мужу свою волю в домашнем хозяйстве доказать, то ли заметила в глазах
С началом же осады жизнь стала вовсе невыносимой. Саксы, безжалостные в торжестве, от неудач обезумели. Хозяин — подслушивать не пришлось, при скотине не стесняются — сказал, что рабов надо бы убить. И христиан. Не то произойдёт вред. Ворота им не открыть, конечно. Но мало ли что. Многие закивали, да тут хозяйка руки в бока упёрла и заявила, что, выходит, мужики свободных женщин решили к квашне да жерновам приставить? Или воины намерены молоть да месить сами?
Вот и жива пока. Кто бы знал, что жёрнов, проклятущий, спасителем окажется?
Но что хозяева сделать догадались — так это вышвырнуть рабов из дома. На январский морозец. Мычащую скотину оставили. Мычащую не боятся. Ну, кроме быка. А говорящих разогнали по нескольким подсобкам, чтоб вместе не сбились, да подпёрли на ночь тяжёлым. Её — к малому жёрнову, да одну. Несмотря на холод, улыбка наползла на лицо. Боятся. Её, жалкой. Приятно. И грустно: лестно, да не про неё. Это там, за стенами — грозные люди. И не только люди! А у неё… Всего и есть, что имя. Немножечко тайной гордости. И много-много терпения — сносить скотью долю.
Холод и сон — не спать нельзя, спать страшно: можно не проснуться. А не спать — всё равно не выйдет.
Шуршание. Скрип. Холод. Дверь приоткрыта. Кто-то «выпустил». Со света сжить хочет. То ли её, то ли всех. Понятно же: отперли — дура-девка вылезет. Вылезла, значит, злоумыслила. Ей — верёвка на месте, а там и остальных под нож. Потому как саксы уже и теней боятся. Пока леность сильней страха. Да намного ли?
Тени, они страшные! Особенно лунные, а лунный свет проник в щель вместе с морозцем. Вот одна, в углу, и зашевелилась. Крыса? Нет, большая… Наверное, это тучи бегают по лицу Луны. Вот сложили невысокую фигуру. Почти человек. Человечек.
Лунный человечек откинул капюшон. Тускло блескнули засохшей кровью волосы. Странное лицо — полосками. Заворочались легендарные уши. Она их по другому представляла.
— Ты — бриттка. Значит, ты и нужна.
— Зачем ты пришла? Я слабая. Я рабыня и дочь рабыни, я ничем тебе не могу помочь.
— Я не нуждаюсь в помощи. Чего не скажешь о женщинах Кер-Глоуи. Да и мужчинах: есть же сыновья у пленных валлиек? Теперь, наверное, и внуки.
— Есть…
— Пусть выберут: кто они. Саксы-рабы или бритты, желающие свободы. Но это их дело, и я не хочу вмешиваться. Я только хочу, чтоб мои воины не перерезали невиновных. А то и родичей. Что делать, решай сама. Я пойду, навещу ещё кого-нибудь. Зимняя ночь длинная… Зато последняя.