Камень-1. Часть 4. Чистота — залог здоровья. Зачистка, баня и прочая гигиена

Бельский Александр Андреевич

— Разрешите идти? — снова неуверенно спросил прапорщик-связист.

— Идите, — отпустил его майор, и тот, помедлив секунды в нерешительности и споткнувшись о порог, вышел из кабинета.

— Прочти! — приказным тоном сказал Воробьёв, передавая листок Позднякову, и, кинув на возникшего в дверях практически одновременно с исчезновением связиста Пантелеева мгновенный негодующий взгляд, возмущенно воскликнул, дождавшись, однако, когда тот затворит, наконец, злосчастные двери:

— А как утро чудесно начиналось… Дела пошли настолько хорошо, что стало ясно — скоро жопа неизбежна. Нате! Дождались варягов! К нам летит со специальной группой киношников и журналистов не менее специальный комиссар его Высочества князя

Тверского Алексея Алексеевича в зоне военного положения подполковник Переверзев! Снимать победу! А у нас тут эльфы, оборотни и лич на горизонте ещё нарисовался… И расчётное время их прилёта — через двадцать минут! Хабибуллин, голубчик, отставить Садикова. Завтра утром, до того, как вся эта столичная сволочь глаза продерёт, его привезёшь. Ступай! Господин штабс-капитан, поскольку вы с узла связи, то вы в курсе событий. Допрос Садикова мы перенесём на утро, чёрт бы их всех побрал с их кино и цирком!

Обер-фельдфебель вышел, аккуратно притворив двери. Проводив его взглядом, Поздняков задумчиво протянул:

— Бывший зять бывшего канцлера? О как… Вдруг, откуда не возьмись, появился в рот ебись! А ведь был же обычной посредственностью!

— А теперь что, стал необычной?

— Что ты! Красавец! Отворотясь, не наглядишься! Ни стыда, ни совести. Ничего лишнего, короче... Чистый голубь, а не человек! Если не сможет сесть на голову, то хоть обосрет!

— Ну, правда, нужно признать, что он непотопляем…

— То, что выбирается из полной жопы любым способом, не может не оказаться говном.

— Как там говорят? Талантливый человек талантлив во всем.

— Ага. С долбо`бами такая же картина. И нет противника страшнее, чем начальник-долбоеб!

— Слушай, хватит ругаться!

— Ай тебе! Русская речь без мата становится докладом! И ещё один моментик в документик! Ведь рулить он будет не операцией, а якобы только её освещением? Ну да, ну да, уже поверил. Ни за что не отвечаю, орденочек получаю, всем до ужаса мешаю… Всё равно же через голову полезет рукой водить, гнида казематная! И стучать будет, как юный барабанщик. А ещё проверять цвет травы, размер бордюров и начищеность сапог. И бирки, бирки и заполненные журналы с отчётами. Короче, что я скажу, Сергеич… Пиздец не лечат, а только констатируют! Впрочем… Обсудим это за выпить. Но не сей момент. Сам знаешь, на войне ни капли! Так что в шесть часов вечера, после войны.

— Ладно, пора их встречать идти… Пятнадцать минут у нас на всё и про всё. Сделать один чёрт ничего не успеем, только до ВПП добраться.

— За пятнадцать-то минут? Пожрать бы им надо организовать. И даже вообще — торжественный обед. Любовь приходит и уходит, а кушать хочется всегда!

— О! Точно! И выпить. Ни капли в рот на войне — это ты правильно сказал. Но вот только не с начальством из Твери…

— Ну да… Чтобы сделать обед вкуснее для комиссии, возьмите три маленьких литра коньяка… Жалко, что Хабибуллина уже отпустили…

Заметив, наконец, Фабия, ротмистр на него напустился, словно тот был вирацким шпионом:

— Ты тут чего уши греешь? Ну-ка, марш в расположение, жрать, спать и не отсвечивать перед тверскими! Всем не отсвечивать! Без меня этой пиздобратии ни единого слова, даже если будут спрашивать, где сортир! Понятно? Всем вбей в тыквы! Калёным прикладом! Позировать нам всё равно придётся, но мы тут хоть подумаем с господином майором и доведём, что говорить, а что молчать. Ясно тебе? Бегом! Брысь!

Глава 7

Эпилог 1, в котором некоторые нижние чины делятся мыслями, возможно, даже пророческими.

После бани Фабий был распарен, румян, благостен и почти счастлив. Тот его поймет, кто в ожидавшемся надолго полевом выходе, начавшемся как обычно, с недосыпа, гонки, пыли, грязи и бардака, вдруг почти в первый же

день боевой работы получает баню, а в ней и к ней — чистое нательное белье, веники, тапочки и возможность постираться. И после бани бредёт не в сырую землянку или посыпанный песочком блиндаж со сквозняками, и уж тем более не в недорытый окопчик, который нужно дорыть кровь из носа. Нееет, почти что царские хоромы, с настоящими кроватями, с матрасами и не менее чистым же бельем постельным. Парадиз и радость! Почти же царскими хоромы были потому, что половина окон была заколочена фанерой, по причины выбитости в смутное время мятежа. Да и кубрик подкачал — не на отделение, а на целый взвод. Впрочем, они пока в кубрике, не считая наряда, пасущего все выделенные роте помещения, размещались втроём. Юрец, Феликс и Фабий дружно предавались в нём выполнению приказа ротного. А именно неге и безделью. Потому что вымел битые стекла, выдраил полы и притащил в располагу бачок с питьевой водой, с пипкой-поилкой, бельё и одеяла всё тот же наряд. А окна фанерой заколотили ещё раньше местные воины, в порядке общего взьёбтренажа. Хотя вот в данную минуту их и вовсе было двое в расположении.

Шаркая тапочками, Фабий, сохраняя мечтательно-благодушную рожу чеширского кота, продефилировал к Папе. Руки его были заняты. В каждой парила скромная литровая кружка. Дошествовав до койки, на которой Феликс, восседающий по-турецки, аккурат заканчивал подшиваться белоснежным подворотничком и скусывал нитку, Игорь бережно водрузил обе кружки на тумбочку. Папа, не вставая с кровати, тщательно сложил китель и пристроил его на табуретке в изножье, а затем обеими руками взял свою кружку и отхлебнул. Лицо его приняло почти такое же блаженное выражение, как и у Фабия. Чай был именно таким, как он любил, особенно после бани. Липовый цвет и иван-чай, обильно сдобренные липовым же мёдом, и горячий, как лава. Лоб тут же покрылся испариной. Хорошо! Фабий с улыбкой смотрел на него.

— А сам? — пророкотал инфернальным басом Феликс, кивая на вторую кружку. Фабий, всё так же рассеяно улыбаясь, помотал головой. Папа хмыкнул, — Ну да, будешь ждать, пока по нему конькобежцы побегут. А чай нужно пить горячим, как только терпеть можешь. Особенно после бани. Особенно! — и он со значением воздел ввысь палец.

— Да я после бани вообще не чай предпочитаю, — отмахнулся Фабий. Подойдя к окну с не выбитым, но треснувшим стеклом, он глянул на плац, где копошились, убирая и приводя его в божеский вид, солдатики, и местные, и экспедиционные, и с неожиданным пафосом, в нарочито драматичной и надрывной манере продекламировал:

— Что за весна! И яблонь цвет…

А сколь закат чудесен...

Я б Моцарта послушал в упоеньи!

Да хуй с ним, Моцартом, налейте лучше пива!

Феликс гыгыкнул:

— Ну, последней строкой исправился, а то я уже испугался…

— О! А я тоже стихи знаю! Печальные!

В кубрике нарисовался Юрец. Он был тоже после бани, но уже одет по всей форме, поскольку временно испарялся в лазарет, проведать Мамона и Лерика.

— Как там наши пацаны? — спросил Папа.

— Да лучше нас с вами. И ещё три дня будут лучше. Вдвойне жрать и спать. Лерик читает что-то, Мамон обожрался за себя и Волобуева, и теперь пытается музицировать, кстати о Моцарте. Отрыжкой исполняет не то вашего Моцарта, не то «Прощание славянки», не разобрал.

Рыбачок, зашедший со стороны второго ряда кроватей и усевшийся на смежную, голова к голове, с кроватью Феликса, нахально сцапал кружку Фабия с тумбочки и сделал из неё гигантский глоток. Глаза его чуть не вылезли на лоб, видно, он не ждал, что в посудине будет почти кипяток.

Фабий с преувеличенным участием спросил:

— Не обжёгся, сердешный? Вот жадность до чего доводит!

Он отошёл от окна, рухнул на свою постель, поправил неудобно пристроившиеся кобуры с револьверами и стилет, а после задумчиво пробормотал: