Камень и боль
Шрифт:
– Есть какие-нибудь новости? – спросила она.
– Плохие, – ответил он и опять замолчал.
Глаза его блуждали. Она только сейчас заметила, как он бледен. Наверно, из-за нее. Подсела к нему, взяла его руки в свои, чтоб согреть. Они были мокрые от дождя.
– Я на самом деле рада видеть тебя, – сказала она, и ей показалось, что она говорит правду, – жаль, что не пришел раньше…
– Я ищу Микеланджело…
– Если ты будешь искать его больше, чем меня, я начну ревновать…
Она улыбнулась. Он посмотрел на нее резким, отчужденным взглядом, но она опять улыбнулась. Тогда он встал и протянул руку к плащу. В это мгновение присутствие любимой женщины, к которой он пришел отдохнуть, стало ему в
– Почему ты уходишь?
– Я просто зашел повидать тебя и спешу дальше. Пойми, я должен, должен найти Микеланджело.
Лицо его искривила гримаса.
– Не уходи, – попросила она. – Если ты уйдешь, я буду думать, что…
– Что?
– Что ты пришел только затем, чтоб проверить… одна я или нет.
– Я уже давно этого не делаю.
– А знаешь… – она поколебалась, – я бы хотела, чтоб ты это делал…
Он пожал плечами.
– Коли захочешь уйти от меня, так уйдешь, проверяй не проверяй. Мне это ничего не даст!
Она встала, подошла к нему вплотную, так что он почувствовал такое мучительно знакомое ему благоухание ее тела. Он закрыл глаза, чтоб хоть не видеть ее.
– Я никогда от тебя не уйду… ты знаешь, – промолвила она. – И я тоже знаю. Я не хочу уходить. Куда? В случайное объятие? А если б даже ушла, разве ты не найдешь меня снова и снова – еще больше тоскующей по тебе?
– Горькое утешение, – возразил он.
Она поцеловала его.
– Нет, правда, я пойду, – сказал он. – Ты каждому даришь на прощанье поцелуй?
– Иногда еще меньше… – ответила она холодно.
Он стоял, опять уже плотно закутавшись в плащ, и бледное лицо его жалобно молило.
– Останься, – прошептала она, сжимая его руки. – Останься… Ну куда ты? Ведь знаешь, что мы с тобой не разойдемся никогда. Не только потому, что я не знаю, как бы я могла быть в такое тревожное время без тебя, – не только поэтому.
– Мне надо! – твердо ответил он. – Надо поговорить с Микеланджело. Ты не представляешь себе, что значит для меня этот разговор! Никто не поможет мне, кроме Микеланджело, единственного друга. Я не буду знать покоя, пока не поговорю с ним.
Она отпустила его руки. Оглядела быстро, любопытно и отступила.
– Тогда ступай и возвращайся… вечером…
Он молча кивнул и ушел.
Она опять села в одиночестве, сложила руки на коленях. Кардиери… она в самом деле никогда не уйдет от него, они связаны навсегда. Любовью? Это любовь, если только близ огня его сердца в душу к ней нисходит ясный покой и мир, если ей кажется, что только под взглядом его угрюмых, полных горечи глаз она чувствует себя в безопасности? Это любовь? Она сжала руки и устремила взгляд в дождь. Им хорошо вместе, но она будет всегда одна. Хоть и любит, а будет одна. А Граначчи не пришел. Под его темным, тревожным взглядом она не была бы в безопасности, – наоборот, в нем угадывается что-то маняще сумрачное, какое-то тайное горе, которое поразило бы их нежность, как гром. И все-таки она по нем томится. Какой страшный час грусти и дождя! Волны, волны, волны… Нимфа Аретуза превратилась в источник, и так они друг друга нашли и соединились вместе в глубях, где нет солнца, на подземных путях, а потом вместе вышли на поверхность, как река… как один поток… да, она напишет это ему – в ответ на его странные стихи… Сев за столик, она стала выводить красивыми узкими буквами свое письмо к Граначчи. Укоризненный сонет – за то, что он не пришел в час проливного дождя над садами.
Кардиери пробирался под ливнем. Он обошел все любимые Микеланджеловы места, но пока нигде не нашел его. А ему нужно поговорить с ним сегодня же, этого напряжения дольше не выдержать, никто не даст ему такого доброго совета, как Микеланджело, ведь – Кардиери хорошо помнит бред Микеланджело, когда тот был при смерти, да, Микеланджело понимает многое, что скрыто
Встретились нос к носу у ворот в сады. Микеланджело уже уходил, но сбивчивая, прерывистая речь друга принудила его остаться. Они укрылись от дождя в садовой лоджии, и Кардиери, смертельно бледный, начал.
Уже второй раз он видит один и тот же сон. Ему приснился Лоренцо Маньифико. Сперва просто какое-то серое облако встало у его постели. Потом в облаке стало медленно вырисовываться Лоренцово лицо, измученное, посиневшее, каждая морщина – глубокая, полная тени. Кардиери в испуге вскочил на постели и вытаращил глаза на призрак. Туча совсем рассеялась, и у постели лютниста стоял Лоренцо Маньифико в рубище, оборванный, нищий. Рука его была – одна кожа да кости, но не хрустела. Он медленно поднял ее предостерегающим жестом, требуя тишины, потому что Кардиери хотел закричать. И в глубокой тишине послышался такой любимый голос Лоренцо: "Пойди, скажи моему сыну Пьеру, чтоб он приготовился к скорому и безвозвратному изгнанию из дома. Это – оттого, что он не послушался моих советов". Потом опять встало серое облако, окутало правителя в одежде нищего, и все исчезло.
Весь остаток ночи Кардиери прошагал взад и вперед по комнате, запалив все свечи, а утром заказал мессу за упокой души правителя и для умилостивления. И, полный страха и смущения, сообщил Пьеру о том, что было ночью. Пьер побледнел, позвал Биббиену. Сперва они велели лютнисту выйти и долго совещались. Потом опять позвали его и заставили повторить: все – под насмешливым взглядом Биббиены, поминутно прерывавшего рассказ вопросами. Кардиери поклялся, что говорит правду, – нет, он не служит у Савонаролы, не бывает на его проповедях, давно не бывает, со смерти доброго мессера Полициано не был у св. Марка, ни с кем из приверженцев фра Джироламо не встречается. И Пьер с Биббиеной отпустили его так, словно выгнали вон дурака.
На следующую ночь видение повторилось. Опять у постели встало серое облако и из него выступил Лоренцо Маньифико – не как правитель, а в виде нищего. Плаща его не взял бы бродяга, такой он был рваный и весь прожженный. И взгляд Лоренцо был невыразимо печальный, скорбный. Вокруг запахло гарью, паленым, волосы у него были сожжены, и костлявая рука опять поднялась предостерегающе и укоризненно. Взгляд его стал строже и суровей. "Как же ты не заставил моего сына поверить? – хрипло произнес Лоренцо. – Скажи ему еще раз, чтоб он приготовился к бегству, из которого он никогда, никогда уже не вернется во Флоренцию. Никогда не вернется и погибнет не в сече, а в волнах. И ты, плохой исполнитель моих приказов, тоже получи наказание…" Тут Лоренцо быстро ударил Кардиери остовом своей правой руки по щеке. В тот же миг все исчезло. Кардиери соскочил с постели, стуча зубами, зажег все свечи и до утра, не смыкая глаз, молился, хорошо теперь зная, что это не сон, что правитель на самом деле был здесь, – щека болела, ее жгло, как будто клейменную огнем. Он молился до рассвета, потом пошел к Пьеру.
Вести с полей сражения были дурные, и Пьер едко приветствовал его библейскими словами:
– Вот идет сновидец!
Опять подле правителя стоял Биббиена, и они, конечно, продали бы лютниста израильтянам, если бы те потянулись со своими верблюдами из Флоренции. Но Кардиери, до сих пор чувствуя жжение на щеке, передал все в точности, как было. Тут Биббиена рассвирепел:
– Ты что же думаешь, бездельник, что правитель любил тебя больше, чем своего сына? Или у тебя до того помутился разум от Савонароловых проповедей, что ты тоже захотел стать пророком? Неужто отец не сказал бы сыну во сне такую важную вещь? Ступай, бесстыдный лжец, и радуйся, что отделался так легко!