Камень и боль
Шрифт:
"Кто этот человек? – раздумывал Микеланджело. – Ясно, что кто-то имеющий власть выпускать узников и передавать их палачу… Одежда его пурпур, жезл – черная трость с слоновой костью… Он пришел судить меня, а уводит, предлагая свое гостеприимство, и я не умею даже поблагодарить… Кто этот человек, прикрывающий меня сейчас своим могуществом, словно краем своего пурпурного плаща?"
– Ты видел Болонью? – спросил старик, когда они опять были в караульне.
– Очень мало. Нас задержали вскоре после того, как мы пришли.
– Якопо делла Кверча… – благоговейно промолвил Альдовранди, подняв палец. – Помни, флорентийский
– Да, – кивнул головой Микеланджело. – Не было ваятелей выше Донателло и божественного Кверчи.
Старик в восторге сжал его руку.
– Ты прав, Микеланджело! Божественный Кверча! Я хорошо знал Якопо, он часто бывал у меня: это был великий художник, и оттого-то после его смерти здесь особенно чувствовалась пустота…
– Но у вас был здесь Никколо Пульо…
Лицо старика болезненно сморщилось.
– Году нет, как умер дорогой мой Никколо Антонио, я держал его руки в час кончины, и дело его осталось неконченым. В Болонье ваятели скоро умирают… Но ты нет, ты нет, Микеланджело! – поспешно прибавил он, словно успокаивая. – Ты останешься очень надолго среди нас…
Сперва послышались шаги, потом появилась тень, но шагов тени не было слышно, а прервал их беседу человек. Лоренцо Коста вернулся – в одежде, пропитавшейся сыростью, и с взглядом, в котором любопытство было смешано с досадой. Видя волненье старика, бледный румянец его сухих щек и возбужденный взгляд, он с тем большим вниманием посмотрел на юношу, который сделал легкий поклон. Альдовранди взял обе руки того и другого, соединил их и, не в силах превозмочь своего волнения, сказал:
– Если б дочь Юпитера, дева Минерва, если б Аполлон были свидетелями этой минуты! Посмотри, Коста, какого узника я освободил! Знаешь, чью руку ты жмешь? Это – Микеланджело Буонарроти, флорентиец, только что приехал из Венеции, чтоб украсить Болонью своими бессмертными твореньями! Тот самый, которого бесценный Лоренцо Маньифико любил больше, чем всех других художников! Это – Микеланджело Флорентинус, покинувший неблагодарную родину, чтобы отныне посвящать дары своего божественного духа Болонье. А ты, Микеланджело, знай, что держишь руку знаменитейшего феррарского живописца Лоренцо Косты, который создал нам здесь чудеса искусства. Это – Коста, artifex egregius praeclarus, omni laude pictor dignissimus 1. А теперь, друзья, уйдемте отсюда, забудем про эти места. Знай, что с этой минуты Микеланджело – мой гость. Проводи нас, а завтра утром приходи и покажи ему Болонью, – все, что у нас тут самого прекрасного!
1 Художник превосходный, славный, живописец, всяческой похвалы достойнейший (лат.).
Коста поглядел на Микеланджело равнодушно. Рука его была холодная, влажная – след пребывания в подземелье. Микеланджело, с новым поклоном, сказал:
– Мессер будет так любезен, покажет мне прежде всего самое прекрасное, что есть в Болонье: свои собственные произведенья; я ничего другого не желаю и прошу его об этом.
– По вашим манерам и речам, – ледяным голосом ответил Коста, – сразу видно воспитание медицейского двора. Я не умею так льстить, но, конечно, выучусь у вас.
– Мы должны о нем позаботиться, – сказал Альдовранди. – Надо поскорей найти ему какую-нибудь работу, чтоб он от нас не сбежал, ведь флорентийцы такие непостоянные… А я еще сказал ему, что в Болонье ваятели скоро умирают! – засмеялся старик. – Это вздор,
– Вы, наверно, очень устали, мессер Альдовранди, – сухо произнес Коста. – И я корю себя за то, что ради меня было предпринято это ночное посещение тюрьмы.
– Ты себя коришь… а я радуюсь! – засмеялся Альдовранди. – Иначе я не встретил бы Микеланджело… И чем больше я об этом думаю, тем больше диву даюсь! Тут, конечно, великое предзнаменованье, как по-твоему, Микеланджело?
– Да, это – предзнаменованье, – кивнул головой Микеланджело и прибавил: – Но для меня в нем нет ничего удивительного. Меня всегда освобождают из какой-нибудь темницы…
– Ты так часто в них бываешь? – отозвался резкий голос Косты.
Микеланджело поглядел на художника и промолвил:
– Есть темницы не только из железа и камня, и попадает в них тот, кто добивается великой духовной цели, мессер Коста.
Коста равнодушно пожал плечами.
– В области духа нет темниц.
И улыбнулся.
Микеланджело ничего не ответил.
Они опять шагали по темной земле площади в сопровождении неслышных слуг со светильниками. Шествие медленно двигалось к палаццо Альдовранди. И пока старик воодушевленно беседовал с Микеланджело, Коста гордо молчал. Страшные, обезображенные лица узников, слабо освещенные его факелом, мелькали у него перед глазами. Одно из них было особенно ужасно. Угрюмое, почти нечеловеческое, со скрытыми проблесками безумия, оно в свете его факела злобно оскалилось на него. Человек стал бешено рваться в своем железном ошейнике, не обращая внимания на боль, так как хотел избавиться от этого света, хотел опять во тьму. В ожидании смерти стоя, прикованный к стене, он осклабился такой страшной гримасой презренья, что у Косты побежали мурашки по коже, он отскочил и чуть не выронил факела, чадящего во тьме.
– Завтра… – слышит Коста голос Альдовранди, – завтра, Микеланджело, я сообщу о твоем прибытии в Совете и буду счастлив, если мне удастся сделать так, чтобы первые же твои работы были для города.
Тут Коста, не выдержав, промолвил:
– Можешь быть уверен, Микеланджело Буонарроти, что ты станешь теперь первым художником болонским, будешь sculptor egregius, praeclarus, omni laude artifex dignissimus. Ты умеешь льстить. Но это положение незавидное. В одну прекрасную минуту неожиданно лишаешься всего.
– Если б я лишился всего, – спокойно ответил Микеланджело, – хоть о такой высоте не мечтаю, то поступил бы так же, как золотых дел мастер герцога Анжуйского.
– Что это за история? – поспешно спросил Альдовранди, словно желая что-то предотвратить.
– У герцога Анжуйского был один золотых дел мастер, – ответил Микеланджело, – искусством своим не уступающий древним художникам. Но однажды он лишился не только того произведения, которому отдал много лет жизни, но и всего, что создал прежде. Видя, что погибло все дело его жизни, и усмотрев в этом перст божий, он, смиренно упав на колени, обратился к богу с такой молитвой: "Благодарю тебя, всемогущий боже, царь неба и земли! Не дай мне и дальше вдаваться в это заблуждение, искать что-нибудь помимо тебя!" И, раздав все имение бедным, ушел бы в пустыню своего духа, потому что есть пустыни духа, мессер Коста, так же как и темницы духа…