Камень, или Terra Pacifica

Саликов Георгий

– А Раздавитовна-то очнулась, видимо, там, у себя дома, вот и исчезла, – сквозь смех сказала новая островитянка.

– А птица?

– Тоже проснулась, но именно здесь проснулась, это факт… Кстати, надо бы вытереть… У вас платочка нет?.. Просто проснулась да улетела. Они с Раздавитовной проснулись в разных местах. Спали вместе, а проснулись врозь, ха-ха.

– Нет платочка, – сказал Афанасий.

Сотрудница хотела сорвать с деревца несколько листочков, но сами руки не посмели такого сделать. Листочки обладали странным, непривычным цветом – ни зелёным, ни жёлтым, а похожим на рефлекс золота в тени. Такой необычный цвет остановил её намерение. Они с Афанасием отёрли макушки рукавами одежд, а те затем очистили о песочек.

– Откуда, Леночка, вы так много знаете? И уверенность у вас крепкая.

– А, это всё Иван.

– Иван?

– Да. Он мне много чего рассказал и много чего объяснил. А потом закинул в карту. Ну, а по губам читать, так я сама научилась, ещё в

детстве, подружка у меня была глухонемая.

– Глухонемая…

– Глухонемая. Подружка.

– Ну да, то подружка. А что же Иван? Любопытно, что он вам рассказал, что объяснил?

– Вам точно любопытно?

– Точно любопытно.

– Ну, тогда послушайте.

Они уселись на тёплые камни лицом к лицу. Леночка, глубоко вдохнув и быстро выдохнув, начала ровно дышать. Из её уст потёк рассказ.

ИВАНОВ РАССКАЗ В ПЕРЕСКАЗЕ ЛЕНОЧКИ

Оказывается, у Ивана было ещё два брата, и оба старшие. А отец рано овдовел. Так что Иван своей матери не помнит обычной памятью, маленьким он тогда был, но часто видит её во сне собственным воображением, и там они беседуют. А отец и старшие братья забыли её совсем, хотя память их, наверняка, запечатлела её настоящий, реальный образ. Они ведь видели её, разговаривали с ней во вполне сознательном возрасте. Но потом привыкли к другой женщине, зовут её матерью. А Иван зовёт мачеху по имени-отчеству. Вот она его и не любит, хотя догадывается о его тайне воображения и сновидений. Несильно побаивается. Поэтому, при всяком удобном случае она старается его унизить. Отец замечает её пакости, но не перечит им. Любит её. Или тоже побаивается. Но только не унижает. Наверное, и этого тоже побаивается. Такая семья у Ивана. Была, конечно. Нынче-то братья переженились и поделили отцовскую квартиру. Отец-то умер. А мачеха с ними живёт. Ну, Ивану, конечно, места в доме не оказалось. Выгнали его. Вот он и снял у одной бабки маленькую комнатку в пригороде. Пеккола или Перкюля, я забыла название того посёлочка, в общем, на Вороньей горе. Бабуля очень древняя, о ней ещё лет десять назад в газетах писали: «перешагнувшая во второе столетие». Да. Но весьма да весьма интеллигентная, хоть до революции в Москве жила. Она в своё время организовала тайное общество последователей идеям Николая Фёдорова. Знаете, «Философия общего дела»? «Жить надо со всеми, нужно и для всех, в том числе, с умершими, жить надо и для умерших». Но общество оказалось чисто женским, продержалось недолго. А там, в избушке на Вороньей горе поведала она Ивану разные истории, кои слышала на заседаниях общества. Но что производилось действенного на их собраниях, никто не знает, и старушка о том умалчивает. Наверное, нет охоты у неё рассказывать о неудачных делах. Записок о том она не вела. Ничего письменного от неё не осталось. Гадать не станем, а вот некоторые простые повести Ивановой старушки я тоже запомнила с большой точностью, но уже из уст Ивана самого. Но послушайте, что поведала бабка Ивану.

РАССКАЗ БАБКИ, КОТОРЫЙ СЛЫШАЛ ИВАН, И КОТОРЫЙ ПЕРЕСКАЗАЛА ЛЕНОЧКА СО СЛОВ ИВАНА

Правда, идеи, изложенные в дальнейшем повествовании, принадлежат не бабке, а совсем другим людям. Она по случаю вынуждена была подслушать их давно, в далёкие юные годы, пребывая в компании странных гостей своей матери. А сами те люди, конечно же, сокрыты от нас. Есть лишь догадки о том, что они состояли в тайном женском обществе «Воскрешение», возникшем под влиянием Николая Федорова, автора знаменитой «Философии Общего Дела». Даже неизвестно, кто придумал название рассказа: «МАРИЯ ИЗ МАГДАЛЫ». Может – бабка, а, может – Леночка. А мы впервые записываем то, что до нас передавалось только изустно, всего лишь четырежды. То есть почти из первых уст.

Итак, в городе Магдале, что недалеко от берега моря Галилейского, мира Палестинского, жила обыкновенная женщина. Допустимо сказать, что вообще половина людей этого места, женская половина, вся состояла из таких же подобных ей обитательниц, возможно, и отличающихся между собой, но лишь возрастом и другими несущественными приметами. Она была женщиной города, того, что уже давно и безнадёжно запущен. Там нет чистоты улиц, нет и чистоты нравов. Слишком наглядная беспризорность процветала. А ведь город стоял вблизи озера-моря, образованного Иорданом – рекой Святого Крещения. Здесь Иордан останавливал свои воды в ожидании дальнейшего пути. Накапливал, наверное, само это ожидание как нечто ему необходимое. Отсюда, из второго истока он снова устремлялся не в очень-то долгий путь, всего лишь для того чтобы затем обильно испаряться над Мёртвым морем. Но что ожидал Иордан, пребывая в плену моря Галилейского? И зачем он там накапливал таинственное ожидание? На что разменивал накопленное, испаряясь в небесах?

Мария (ту женщину, звали не иначе, а Марией) частенько сидела на берегу, поглядывала на поверхность вод. Озеро бывало то гладким, всё равно, что зеркальце, спрятанное в складках её одежды, по которой прохожие немедля угадывали

основную её профессию; а то взбудораженным, напоминая окрестные горы, где густые заросли маквиса окутывали острые камни. Глядя на воду, Мария вряд ли держала в голове некие думы об Иордане. Впрочем, никто из иных особ, схожих с ней, имеющих и не имеющих профессии, тоже ничего такого не вынашивали в головах, лёгких от дум. Но воды запруженного Иордана проникновенно что-то шептали в её пока ещё запечатанные уши, поведывали ей о предопределении оказаться той неповторимой особой, которая подобно им, неподвижным водам, дожидается своего обетованного дела.

Но пока жизнь этой обычной женщины, обитающей в не слишком блистающем городе, запущенном до притупленной обиходности, впрочем, насыщенном и сетями тоже обычного врага человеческого, прозябала в наиболее освоенном женском поведении. Она в глубоком падении своём достигла хрупкого донышка того неприметного окружения. Её сосуд, сформованный из чистейшего золота, наполнился зловонием.

Теперь вы спросите, а с чего вдруг такой проход в золото, к тому же чистейшее, зачем такие неуместные, в полной мере затасканные слова, претендующие на ещё более несвоевременные, безынтересные метафоры? Но нет, здесь не претензия на изысканность слога. Просто, кроме золота, не столь много мы знаем веществ, олицетворяющих несколько понятных качеств. Нетленность, податливость, драгоценность, наконец, привлекательность. Вы ничего не подозреваете? Правильно. Всё перечисленное, пожалуй, и есть основные качества женщины. Кроме нетленности, к сожалению. Но кто из них не видит в тлении зловредного врага, и не пытается всеми силами избавиться от него? Вот почему здесь использован образ сосуда из чистейшего золота. Да, но при чём тут сосуд? Мало ли что позволит понаделать из себя этот металл. А для чего, по-вашему, существует нетленное, податливое, драгоценное, привлекательное вещество, если не для изготовления из него достойного хранилища чего-то другого, обладающего такими же качествами, но более высокого порядка и чрезвычайно хрупкого?

Рождение. Его сущность, – вот предназначение сосуда. Поясняем. Это ныне оно стало актом, действием. Это в наши дни женщина оказалась его символом в природном мире. Мать-природа – обычное для нас представление. Другого смысла это слово у нас не имеет. Но изначально – её символ был иным. Ведь Рождение как настоящее имя существительное, к действию не имеет никакого отношения. Оно ведь на самом деле было изначальным, то есть, до времени. Сын рождён Отцом в ту пору, когда времени вообще не существовало, до начала всех начал. Посему истинное предназначение женщины-человека таится как раз в сущности рождения, которое вне времени. Ева, взятая из ребра первого человека, есть не просто некая отвлечённая жизнь, а самое неотъёмное свойство жизни. Иначе говоря, она – хранительница Рождения как такового. Потому-то и вполне уместно сравнение женщины с сосудом из чистейшего золота.

Наверное, интересно, где же уготовано место существительному Рождению среди того высокого мира, куда мы теперь забрались? Даже боязливо становится от дальнейшего. Рискуем получить обвинение в невежестве от множества учёных и от единичных богословов. Но у нас не трактат, не исследование специальное и доскональное, не диссертация, а так, некое небольшое представление, не претендующее на успех у публики. Тем не менее, зажмурив глаза в ожидании ударов палкой с двух сторон, а то и освистывания вместе с тухлыми яйцами, всё-таки продолжим.

Жизнь имеет различные свойства. Не станем их перечислять. Но коренным из них является рождение как сущность. Оно делает жизнь явной. Ничего из живого не может существовать, если исключить из него это свойство, Оно и есть бытие. Да, в природе земной мы наблюдаем настоящее фонтанирование этого явления. Таковой акт в любом из видов жизни вызывает ощущение радости. Это действительно так. Радость. Женщина у нас – радость. Хотя, конечно, ещё кое-что. Человек по имени Ева – явное бытие в человеческом виде. Ева – хранительница человеческой жизни в человеческом доме. Но не очага, нет. Не очага. Очаг это так, остаток, это всё, что сохранилось от былых сокровищ у нынешней женщины. Значительно позже, на скудожизненной земле она стала только роженицей и хранительницей очага. И ныне. Ну, теперь-то вообще ничего не понять. А в начале было иначе. Осмелимся и заявим следующее утверждение: Ева, возможно, создана по образу и подобию Премудрости Божьей, вот ведь что у нас неожиданно получается. Адам – по образу и подобию Создателя, а Ева – по образу и подобию Премудрости Его. Это если по справедливости. Вот где уготовано место существительному Рождению меж высокого мира. Однако мы понимаем: в земном существовании нам не достать до тайны замысла Творца. Мы не тянемся туда. Мы живём в природе, и вынуждены считать рождение, конечно же, действием, актом. Всюду в естестве так происходит. Поэтому, его олицетворением у нас является мать. Мать – сыра земля. Мать вынашивает, рождает, вскармливает. Не даёт жизни угаснуть стойкими способностями природы и собственными обязанностями. Время тут. Время в природе. А в нём возможны единственно действия, только некие продолжительности.