Камень, или Terra Pacifica
Шрифт:
Прибыв из командировки по малым историческим городам Северо-западного региона, старший научный сотрудник Афанасий Грузь постановил прямо с вокзала зайти в свой научно-исследовательский институт, не зная ещё мотивов и доводов, склоняемых его к такому намерению. Правильнее сказать, решение зайти немедля на работу не спрашивало у Афанасия отеческого позволения. Оно появилось откуда-то сбоку и бесцеремонно вошло в его праздную на данный час мысль. Афанасий же, проглотив мыслью этот вердикт, двинулся к памятнику архитектуры 18-го века, ранее принадлежащему графам Строгановым, а ныне там временно ютилась его учёная братия. Пройдя наискосок двор с недействующим фонтаном до угла, он взбежал на последний этаж по лестнице чёрного входа и, очутившись в обособленном рабочем закутке, похожем на просторный гроб с окном, тотчас получил неприятность. Его любимая карта Природы Земного Шара, состоящая из четырёх частей, откнопилась во многих местах от стены, и каждый
Грузь вообще-то ценил красоту женского тела, мог подолгу любоваться им, неспешно скользить взглядом по изгибам его поверхности, останавливаясь там-сям для изучения тончайших деталей. Но теперь, при виде порушенной природы Земного Шара, учёным овладело гневное раздражение, граничащее с женоненавистничеством. Его мысль произвольно перекинулась на безответственных коллег, на всех одновременно, а их, кстати, никого в отделе не оказалось, хоть утро, всё целиком уже слилось в день.
Отвлекшись на минутку от вида катастрофы при недобром поминании отсутствующих сотрудников, Грузь повернул взгляд к другой стене, где была приклеена ещё одна им любимая плоскостная вещь – необычайно ладно отпечатанная, хоть наша, отечественная репродукция великого Санти «Афинская школа». Она оставалась в полном порядке, ровненькой и гладенькой, безупречной плоскостью, и её живописное содержание, покоящееся на композиционном равновесии пространств, а также фигур известных и придуманных философов, подвинуло Афанасия в сторону поспокоения. Он повертел на пальце непривычное для него колечко, широкое, с выразительной выпуклостью, на время позабыл о карте, поднёс этот палец поближе к лицу. При таком рассмотрении он оценивал филигранность изготовления перстня из янтарных крупинок различных оттенков золотистого цвета. Колечко из хрупкой породы камня поднесла ему творческая работница заведения народных промыслов одного из малых городов Северо-запада в знак неразрывности научного сотрудничества. «Это не простая вещь. Она состоит из маленьких кусочков – отдельных слезинок древних сосен, разъятых между собой пространством и временем. Но пальцы человека составили потерянные слезинки, склеили их между собой и замкнули в единое кольцо», – вспомнил он слова дарительницы. Учёный вздёрнул один из уголков рта, ненадолго окунулся в размышление о символическом значении непростой вещи: «Это слёзы радости, не имеющей конца? Или слёзы печали»?
Тут в окне что-то стукнуло. Это ветер легонько нажал на оставленную кем-то незапертой форточку наружной рамы. Она и наткнулась несильно своим шпингалетом на стекло запертой внутренней форточки, оставив его невредимым. Грузь откликнулся на звук, плавно отвёл туда взгляд, лишённый всякого любопытства, не двигая головой. Он делал как бы долгий зрительный вздох неожиданного облегчения, безучастно поглядел вовне, задерживая временное спокойствие на кадре, очерченном оконным проёмом. В нём вдоль Полицейского моста текла навстречу друг другу и волновалась густая человеческая и автомобильная толпа. А по совершенно безлюдной набережной Мойки неслось разреженное облако пыли с ближайшей стройплощадки.
(А тем временем)
Взгляд его чуть-чуть заострился и остановился на доме, торжественно выступающим своим углом к Невскому проспекту по ту сторону Мойки. В голове у наблюдателя пробежала цепочка умозаключений. Такое у него случается всегда в момент возбуждённого состояния ума. Цепочка мелкими колёсиками звеньев крепко утапливалась в известные события, издавна сменяющие друг друга на углу Невского и Мойки. Сначала там намечалось возведение царского дворца. Даже возня строительная произвелась. Но центром столицы и новых времён угол не стал. Затем, кажется, тут возникло тайное общество «свободных каменщиков». Центр новомодных масонов здесь тоже окреп не столь броско. А потом в углу поселился суперсовременный штаб воинствующих безбожников. Ненадолго. Зато постоянно и не касаясь переменчивости общественных пристрастий, здесь, в недрах углового дома подобно искоркам, высвечивались иные дела, и связаны они со словесностью: квартира Грибоедова, последующие узкие собрания всяческих писательских групп, в течение ста лет плавно переходящих из стиля в стиль. То было раньше. А сейчас там с виду пусто. Ни царя, ни масонов, ни безбожников, ни писателей. Правда, словесность проявляет себя и в наши дни, но в облике вывесок на фасаде, разностильных одновременно. Однако при более пристальном внимании может оказаться, что угол не совсем этак чисто выметен.
(Вскоре после того)
«Не всё ещё выветрилось», – остановил он в мысли поступательный ход исторических событий, беззвучно хмыкнул, отметив многозначительность происшествий во внутренностях угла. Цепочка мысленных ассоциаций продолжала тереться в его сознании. От оценки исторической перспективы он перекинулся к перспективе как таковой, вообще к перспективе всякого рода, пронизывающей человеческое мироощущение: пространственной гравитационной, электромагнитной, прочей и прочей и так далее и тому подобное.
– Хм, – сказал он вслух.
Снова глянул на репродукцию «Афинской школы». «Вот, – его мысль скользила по отшлифованной ассоциативной цепочке, – вот мы имеем плоское пространство, лист, а на нём – изображение. Но там работает закон. Закон перспективы. Под его воздействием плоскость превращается в объём. Линий перспективы не видно, они по сути ничто, но всяко присутствуют в качестве закона, заставляют плоскость стать объёмом. Другие линии, столь же невидимые и неведомые, наверное, понуждают сам объём стать четырёх и сколько угодно многомерным пространством. Скрытые от взора линии незримого умом закона делают, скажем так, немалое дело. Линии всюду. Всё и вся пронизано линиями. Разными. Те, что не имеют концов, то есть замкнутые, способствуют течениям, току любого происхождения, в том числе, жизни. Разомкнутые – пусты, это мусор вселенной. Мы, люди – тоже насквозь линии, и, конечно же, замкнутые. В нас ток. Потому-то мы живы. А вокруг? Вокруг простираются линии всякие: бесконечные, то есть замкнутые, с током жизни; разомкнутые, хранящие мертвенность. Замкнутость, иначе говоря, их бесконечность – есть в виде сопряжения любого рода изгибов. А есть в виде точек схода между собой, тоже там, в бесконечности. Сопряжение связано с перетеканием, точка схода – с поляризацией. Весь мир поляризован и сопряжён. Пожалуйста, включайтесь в поток этих бесконечных линий, путешествуйте по изгибам сопряжений, где угодно, сходитесь в точках схода, с кем хотите. Однако скажу я вам, остерегайтесь, ох, опасайтесь столкновения с расчленёнными, ограниченными линиями, с виду, казалось бы, красиво очерченными. Эти колючки могут разорвать ваши цепи течений, создав очевидные концы, и вы погибнете, не успев осознать, где находитесь: в какой точке времени, пространства, а также притяжения или ещё чего-нибудь.
Мысль остановилась, а взгляд завершил полную панораму, вернулся к Земному Шару, уже давно гением человечества трансформированному в плоскость, а к настоящему времени чьей-то неблагожелательной волей или бесчувственным попустительством, – превращённому в иные тела.
Грузь теперь по-настоящему глубоко вздохнул, даже в голос. И отодрал скотч от слегка вогнутого океана. От места склейки отслоилась голубая краска, означающая воду, оставив белое пятно, величиной с добрую половину Папуа Новой Гвинеи.
«Ну вот, испортили мне Тихий океан, – почти вслух подумал Афанасий, – надо поправлять».
Куда при этом делась фотомодель, никто не заметил.
Прислонив к Океану кусочек кальки, старший научный сотрудник стал переводить на неё острым карандашом очертания белого пятна, чтобы впоследствии вырезать латку из подходящей бумаги, близкой по цвету к условному обозначению воды, заклеить повреждение. При копировании оказалось, что края белого пятна вырисовывали в океаническом окружении удивительно естественную линию, какие обычно производит природа. Так на карте под калькой неожиданно обнаружился вновь созданный большой и настоящий остров с парочкой махоньких островков поблизости.
Афанасий Грузь отнял прозрачную бумагу от белого географического пятна, скомкал её, выкинул прочь. Затем, по своему обыкновению, пропустив через мозг ассоциативную цепочку мыслей, закончил её многозначительным хмыканьем, взял ещё более остро отточенный карандаш. Им учёный обвёл изысканный контур белого пятна. Затем, написал настоящим картографическим шрифтом, принятым для названий островов, – подлинно учёную надпись:
«TERRA PACIFICA».
***
– Терра Пасифика, – наконец нашёл и произнёс вслух название карты Пётр Васильевич, когда окончательно разгладил бумагу дома на своём столе, – или Терра Пацифика.
Сопоставив сетку параллелей и меридианов на бумаге с аналогичной сеткой на «политической карте мира», лежащей под стеклом его домашнего рабочего стола, Панчиков определил местонахождение острова. Оно оказалось в Тихом океане, южнее островов Россиян. В политическом мире эта земля не значилась.
***