Камень-обманка

Гроссман Марк Соломонович

Потом повернулся к Андрею, стал набивать трубку темным, чуть отсыревшим табаком.

— И твоя есть мало-мало. Твоя спасибо говоли есть.

Он передал Россохатскому несколько аккуратно сложенных газет для курева, меховой жилет, связку коробок с патронами.

— Благодарствую, — растрогался Андрей. — Я в долгу, Дин. Не забуду.

Он быстро, даже торопливо отошел в сторону, опустил на снег боезапас и одежду, поспешно развернул газету. Она называлась «Власть труда». Пробегая глазами ее колонки об очередных задачах новой власти, будничные

спокойные строки о школах, митингах и ремонте, Россохатский как-то внезапно понял, что эта власть совершенно уверена в себе, что она занята делом, которым никак невозможно заниматься, если ты не убежден в своем завтра, в его правоте.

Этот вывод почему-то не огорчил, а даже, напротив, умиротворил сотника. Ибо был нечто определенное, как земля под ногами человека, только что выбравшегося из морской пучины, куда его сбросило кораблекрушение.

Суша могла встретить стрелами дикарей или хищными воплями животных, но все же она была твердь и надежда на спасение.

Россохатский вернулся к саням, возле которых Дин теперь выкладывал на мешковину соль, сахар, муку, крупы, пилу, порох, дробь.

— Своя люди — пуфф нельзя! — заметил он как бы между делом, отдавая Дикому его долю винтовочных патронов, и глаза китайца на какое-то мгновение стали совсем как черточки, прорезанные острием ножа. — Своя люди — холосая люди.

Андрей надел под шинель меховую безрукавку, с явным удовольствием свернул огромную цигарку, закурил.

Внезапно ощутил совершенно мальчишеское желание немедля побегать на лыжах, узнать, как греет обновка. Сунул носки сапог в юксы и лёгким одношажным ходом двинулся по свежему следу китайца.

Вскоре Катя, следившая за Андреем, потеряла его из виду.

Ходьба на лыжах не была Россохатскому внове. Охота в родных борах научила Андрея ценить их. За тот месяц, что старика не было на Китое, сотник смастерил себе и Кате неуклюжие, но вполне надежные дощечки.

Двигаясь по льду реки, Россохатский добрался до излуки, где Дин, вернувшийся из похода, на время оставлял скачки.

Докуривая папиросу и ощущая во всем теле блаженную усталость, сотник внезапно увидел на снегу следы незнакомых лыж и ямки от конских копыт.

Андрей машинально стал за сосну, вынул наган из кобуры и переложил его за пазуху, чтоб согреть и приготовить к стрельбе. И только тут обнаружил, что в барабане нет ни одного патрона. Усмехаясь, вытащил оружие из-под жилета и кинул бесполезную вещь в сугроб.

Несколько минут он не двигался, вслушиваясь и вглядываясь в белую гладь реки. Вокруг по-прежнему было тихо и мертво.

Наконец решил пройти по Китою на восток. Следовало убедиться, что тот, второй, не спрятался где-нибудь поблизости, а вернулся туда, откуда пришел.

Андрей медленно направился вперед, держась санного следа. Сбоку от полозьев отчетливо виднелись две лыжни.

Впрочем, уже вскоре Россохатский нашел в мешанине конских отпечатков обратные следы и облегченно вздохнул: напарник Дина отправился на восток

верхом.

Андрей развернул лыжи и поспешил в лагерь.

Возле землянок, у голых теперь саней, никого не было, кроме китайца. Заметив молодого человека, старик поднялся и метнул в подходившего настороженный взгляд. Потом спросил грубовато:

— Твоя где был?

— На Китое.

— Твоя все видел?

— Да.

Дин сухо улыбнулся.

— Хао. Много знай — мало спи. Мы ничего не знай. Пожав плечами, добавил:

— Мы далеко живи, тайга везде, стена везде — Ван-ли-чан-чэн [54] …

54

Ван-ли-чан-чэн — стена в десять тысяч ли, так китайцы называют свою Великую стену.

Он попросил офицера подождать, направился в землянку и вернулся с узлом. Развязав концы тряпки и дружелюбно подмигивая, передал Андрею плоский резиновый рукав со спиртом и дюжину соленых омулей.

— Это все — твоя, — сказал он удивленному сотнику. — Твоя мне крест давала. Много золота — крест. Это все — твоя.

Внезапно вздохнул.

— Дин — старая люди. Твоя тоже ему когда помоги.

Пройдя в землянку Кати, сотник присел у печки и несколько минут молчал. Наконец решил рассказать о следах.

Выслушав его, Кириллова усмехнулась.

— Я не слепая. Сама видела. Это человек японца, так думаю.

— Чего ж не показался нам?

— К чему глаза мозолить? Он свое дело сделал — можно домой.

В эту минуту возле малой землянки остановился Хабара, крикнул:

— Катя, Андрей, айдате к нам! Разговор есть.

Когда все собрались, Гришка сказал:

— Больше на Китое толочься нечё, так понимаю. Лед уже твердый — идем на Шумак.

Повернулся к старику.

— Сутки те на отдых хватить?

Китаец утвердительно кивнул головой.

— Значить, через день — в дорогу. Там — изба и банька, и к делу поближе.

Никто не возразил.

— Тогда отсыпайтесь, — заключил Гришка. — В запас.

Через сутки, на раннем свете, артель снялась со стоянки и, сойдя на лед, двинулась по реке к устью Шумака. Впереди шел, поскрипывая камасами, Дин, за ним вели под уздцы коней Дикой и Хабара. Сзади шагали на лыжах Кириллова и Россохатский.

Сотник старался не смотреть на Зефира. Жеребец натужно тащил сани с грузом, те самые, с какими китаец вернулся из Иркутска. Глаза на исхудавшей морде коня стали, кажется, вдвое больше. Кобылка двигалась под вьюком, низко опустив голову, и Андрею мерещилось, что она силится прочесть птичьи записи на толстом речном снегу.

На первом же привале, свертывая папиросу, Гришка сказал, хмуря угольные злые глаза:

— Это будеть не сладкая дорога, а все ж полегче, чем летом: ни бродов, ни перевалов, ни дождей. Однако — тайга, и богу не докучайте.