Камень-обманка
Шрифт:
— Чудно, — призналась она, переходя на шепот, — мне теперь всечасно тя не хватаеть… А кругом люди, и при них нельзя. Глупо-то как…
Поглядела на небо, поежилась.
— Вот и месяц, казачье солнышко, поблек. Спать надо, а то завтра и до избы не дотянуть.
Погладила жеребца в тусклой дымчатой рубашке.
— Совсем охудал, бедный… Тощей лошади и хвост в тягость.
Они добрели до костра, легли и сразу же заснули, точно их положили в землю.
Первый поднялся на заре Хабара. Он укрепил на спине Ночки переметные
…Солнце уже стояло над головой, когда Дин, прокладывавший лыжню, увидел вдали крутые, закованные в лед и кое-где темневшие кустами облепихи берега реки. Китаец стащил с головы шапчонку, вытер рукавом полушубка лоб и весело кинул подошедшему Хабаре:
— Ха! Мы обмани Янь Ван [56] , это — Шумак!
Гришка остановился, скинул на снег заплечный мешок, пробормотал:
— Верно… вышли, значить…
— Теперь умирай нету! — хрипло засмеялся китаец.
56
Янь Ван — владыка подземного царства ( кит.).
Они снова тронулись в путь, петляя по льду, опасаясь расщелин и ям. Их стал догонять Мефодий. Видно было: одноглазый измотался до крайности, усы и борода заиндевели, и он шел из последних сил, дергая за повод Ночку. Кобылка вяло переставляла ноги, тяжело дышала, и Мефодий всячески поносил ее.
Вблизи долинки, где сливались обе реки, Дикой свернул с лыжни Дина и Хабары, рассчитывая, как видно, спрямить путь к Шумаку. Он прошел не больше десятка саженей по берегу, когда Ночка внезапно стала, широко раскинув ноги. Дикой рвал ее за повод, но лошадь не двигалась. Ее потускневшие бока мелко дрожали.
— Н-но, язва! — заорал Мефодий и, подскочив к Ночке, ударил ее острым концом палки.
Кобылка захрапела, вздыбила и рванулась вперед. В следующее мгновение Дикой нелепо взмахнул руками и повалился в снег, увлекая за собой лошадь. Ночка утонула передней ногой в расщелине, резко подалась вбок и, уронив со спины кладь, грохнулась на землю.
Одноглазый поднялся, отчаянно ругаясь и проклиная животное.
— Экой ветродуй! — озлился Гришка, подбежавший к Ночке. — Чё с ней?
Андрей стащил лыжи, стал возле кобылицы на колени. И ему бросилась в глаза пугающе белая, зазубренная, как сломанный сук кость, выпирающая из разорванной кожи на ноге лошади. Россохатский вскочил, губы у него дрожали, и русая путаная борода вздрагивала тоже.
Дикой в стороне беззвучно шевелил губами, рассматривая треснувшую в загибе лыжу.
Андрею страшно захотелось в этот миг ударить Мефодия наотмашь, выплеснуть на него всю злость и раздражение, отяжелявшие душу. Однако он нашел силы сдержать себя.
Ночка смотрела огромными влажными глазами в синеву саянского неба и пыталась
— Чё делать будем? — потерянно спросила Катя.
Дин молча покачал головой, и никто не понял, что это значит.
— Пристрели лошадь, — сказал Хабара Россохатскому. — Нечё ей без нужды мучаться.
— Не могу, — отказался Андрей, — бей сам, сделай милость.
Гришка молча стянул со спины винтовку, перегнал патрон из магазина в ствол и, ткнув дуло в голову Ночки, нажал на спусковой крючок. Но масло, видно, замерзло в оружии, и случилась осечка.
Хабара негнущимися, черными от грязи и мороза пальцами снова оттянул курок и, отвернувшись, выстрелил.
Катя стояла в отдалении, не смотрела на то, что делалось возле лошади, плечи женщины тихо вздрагивали.
По лицу Дина трудно было судить, как он отнесся к гибели животного: взгляд его выражал лишь сильную усталость и тоску.
И только Мефодий принял беду совершенно равнодушно. Его занимала трещина в лыже, и он даже не повернулся на выстрел, будто Хабара бил по неживой мишени и это в общем-то никого не касалось.
Зефира знакомый звук боя, кажется, не испугал. Но, увидев, что Ночка лежит без движения, почуяв запах крови, жеребец испуганно заржал, и его кожу взбугрила нервная рябь.
Так, вздрагивая, он подошел к кобылице и несколько секунд стоял, почти к копытам опустив голову, уткнувшись слезящимися глазами в снег.
— Пошли! — наконец сказал Хабара, ни на кого не глядя. — Дикой, положи Ночкин груз на скачки. Ну!
Лед Шумака был такой же, как лед Китоя, и они шли, обливаясь потом, помогая Зефиру волочить сани.
Зимовье увидели еще издали. Его крыша, освещенная лучами заходящего солнца, утонула под снегом, и оттого казалось, что дом врос в землю. Неподалеку от избы стожком торчала еще одна земляная хатка, как потом оказалось — баня.
В трехстах саженях от зимника китаец велел всем укрыться за деревьями и, переглянувшись с Хабарой, бесшумно побежал на камасах к избе. Андрей видел, как старик несколько мгновений рассматривал порошу вблизи дома. Затем уже спокойнее пошел к двери, отгреб от нее снег и исчез из вида.
Вскоре появился снова и махнул рукой.
Последние шаги до жилья показались Андрею мучительными. Мешок давил на плечи, ноги вихлялись без всякого порядка, губы, соленые от пота, горели.
Войдя внутрь избы, Россохатский свалил груз на пол, лег на голые нары и, уже ни на кого не обращая внимания, мгновенно заснул.
Он не видел, как Хабара и Катя принесли из сарая колотые дрова и бересту и растопили печь. И разумеется, не заметил улыбки Дина, промелькнувшей на желтом лице, когда старик, усевшись у печки, протянул к огню прозрачные, точно из оплывшего стеарина, ладони.