Камень соблазна
Шрифт:
– Рабом каких заблуждений ты стал? Какой ереси поклоняешься?
Слабым от боли голосом лежащий ответил:
– Я слуга Господа нашего Иисуса Христа… нашего… Спа…
Несколько незаметных движений посохом положили конец этому исповеданию веры. В ту же минуту рука с кольцом с печаткой легла на плечо старого прелата и отодвинула его в сторону. Человек с кольцом стоял ко мне спиной, но я точно знал, что это был тот, кто присутствовал при моем допросе в кабинете у Беды. Наклонившись, он уверенным движением погрузил узкое лезвие кинжала по самую рукоятку в ухо
– Продолжайте, – призывным тоном произнес он, – продолжайте, Ковен, все хорошо.
Убийца спрятал стилет. Спустившись с подмостков, он прошел сквозь толпу, которая не могла видеть убийства. Люди почтительно расступались перед ним.
– Это Тритемий Сегарелли, Великий инквизитор Франции, – прошептал Луи.
Придя в ужас от вида тоненькой струйки крови, вытекавшей из уха мертвеца, я прерывающимся голосом попытался поймать нить своего ответа. В конце концов мне пришлось покинуть помост до закрытия церемонии. Меня стошнило.
Позднее Беда подозвал меня к себе:
– К несчастью, надо уметь вести войну.
– Я не воин.
– Еретиков нельзя жалеть.
– Они уже сами себя осудили, зачем же убивать их?
– Ты прекрасно справился с миссией наблюдателя на медицинском факультете, разве нет?
– Там я имел дело с аргументами, а если надо воевать, то я хотел бы сделать своим оружием только слова.
– Слова, слова. За словами всегда должны следовать выводы. Умерщвление еретика напоминает об этой очевидности. Все, что говорится на факультете, не должно оставаться безнаказанным.
Хотя мне было неприятно вспоминать о своем доносе, отчасти из-за личности того, кто поручил мне его составить, в глубине души меня ужасно интересовало происходящее в Сорбонне. Составив как можно более неопределенный отчет, я долго пребывал в ужасе от успеха, который имела у Беды эта ничтожная работа. И невозмутимо ждал продолжения.
– Жан, твое донесение о еретических речах, твое описание заговорщиков из Сорбонны дало прекрасные результаты. Смутьян испанец бежал, но другие находятся сейчас в руках инквизиции.
– В руках инквизиции?
– Да, да, один из друзей занимается ими. Он знает свое дело. Среди них есть твой земляк из Нуайона, по имени Клоке. Ты знал его, Жан?
– Это мой кузен! – воскликнул я, и сердце мое учащенно забилось.
Прищурившись, Беда выжидающе смотрел на меня.
– И что же? – произнес Беда.
– Он простодушный, он ни в чем не виноват, позвольте мне разъяснить ему его заблуждения.
– Ненужные проволочки, смехотворные слабости, не приставшие истинному врагу ереси, Ковен.
Глаза Беды закрылись, подбородок уперся в грудь. Пухленькая ручка зловеще затрепетала в воздухе, делая мне знак удалиться.
Чуть не плача я вышел из кабинета и застыл в изумлении, увидев в глубине коридора призрак человека, который три года назад в таверне заставил меня читать Сенеку. Он стоял и улыбался. Я испугался, сам не знаю
– Смотри-ка, тот самый Жан Ковен, который злится, когда при нем вышучивают Крест.
Я сдержанно улыбнулся:
– Это было три года назад. Но кто вы?
– Франсуа Рабле.
Он поздравил меня с успешным выступлением.
– Я хотел дослушать до конца, но тут стали падать лютеране… В Египте падали лягушки…
Рабле сказал, что он пришел к Беде, чтобы получить imprimatur, дозволение издать маленькую забавную книжечку, которую он написал.
– Но зачем вам идти к этому торговцу жареным мясом?
– Его отказ необходим для того, чтобы я мог предпринять ответные шаги, мой мальчик. Я должен побывать у этой свиньи, прежде чем обращусь к своим покровителям. А ты?
– Я… Не знаю, я покидаю Монтегю, хотя мне и очень жаль.
– Ты рассчитываешь стать священником?
– Отец этого не хочет, он хочет, чтобы я изучал право.
– Вот как? – удивился Рабле. – Что ж, это удача, ты сможешь научиться красноречию и аргументации.
– О, мне предстоит изучить, как создаются законы и как их применяют, дабы обманывать простых людей. Отец хочет, чтобы я стал вором, как и он.
– Похоже, за твоими словами скрывается нечто значительное, и это мне нравится.
– Не обманывайтесь. Я чувствую себя жалким трусом.
Он пожелал мне удачи.
В эту минуту в сыром подвале, подвешенный за руки, Ги Клоке вопил от боли. Английский мастиф остервенело грыз его члены.
– Отлично, собачка моя, кусай, кусай, Алисия!
Тритемий Сегарелли подбадривал свою собаку.
В коридорах университета в Бурже бурлила толпа: шли первые дни нового академического года. Сидевший за столом секретарь с переменным успехом отражал натиск осаждавших его студентов, жаждавших быть зачисленными к членам коллегии профессоров, набиравших себе учеников на 1531 год. Попав в толчею и получив несколько тумаков, я решил отойти в сторону. Мне совершенно не хотелось вступать в драку ради того, чтобы пробраться к секретарю. Молча взирая на соперничество, превращавшееся в заурядную потасовку, я заметил в конце коридора необъятного человека, высоченного, с необхватной тали ей, одетого в бархат и просторные пестрые шелка, с длинными, скрученными в жгуты черными волосами; за ним семенили несколько соискателей докторской степени. Сей султан, напоминавший Сулеймана из фарса, остановился возле нас. Один из студентов повелительным тоном объявил:
– Тихо, мокрицы! Перед вами сам Андреа Альциати, слушайте его.
Альциати выхватил из рук молодого человека кипу листочков и, потрясая этой кипой, заговорил. В его громоподобной речи явно слышался итальянский акцент:
– Вот вы, все, кто претендует на привилегию учиться в этих стенах, изучать право, науку находить аргументы, то есть царицу наук и будущее современной теологии, что вы можете сказать, чтобы выиграть ваше дело? У меня всего два места, и не больше!
Студенты замерли, словно каменные изваяния.