Камень судьбы

Туров Тимур

– Еще десятка! – крикнул ему Осташев.

– Твою мать! – отозвался майор. – Охренели вы там совсем!

– Куда их? – проигнорировав ругань, флегматично спросил милиционер.

– «Обезьянник» полон. Давай в «четверку». Там вроде есть место. К утру я ими займусь… – И майор снова заорал в телефон: – Да нету, нету у меня людей! И вообще это твоя земля, сам разбирайся, что к чему, мать твою!

«Четверкой» оказалась камера в конце пропахшего табачным дымом коридора. Охранник, позвякивая ключами, отпер крашенную серой

краской железную дверь, и изнутри ударила тугая волна спертого воздуха и многоголосица.

– Заводи! – велел Осташеву охранник.

Из камеры высунулся низенький толстый лысый мужчина в одной майке. Плечи и волосатые руки его были обильно покрыты татуировками.

– Ты че, начальник, охренел? Куда «заводи»? Тут и так не продохнуть, сидим как семки в подсолнухе. Вы когда эту шелупонь шухарить начнете? Я спать хочу!

– Слышь, Черепков, – процедил Осташев, впихивая задержанных в камеру. – Хавальник завали, а то к своим пятнадцати еще пятнашку отгребешь.

И уже другим тоном вполголоса добавил, толкнув в спину Глеба:

– К утру их дергать начнут. К полудню, думаю, все закончится. Все, вали на нары.

– Так бы сразу…

Татуированный Черепков повеселел, растолкал толпящихся в камере людей и взобрался на деревянный помост у противоположной от двери стены.

– Ну что, граждане! – поблескивая острыми глазками, обратился он к новичкам. – Которые фраера и мужики, вынай курево и бабки в общак. Кто при делах – обзовись, побазарим.

Глеб, вытянув шею, через плечи и головы – в небольшую камеру набили не менее трех десятков человек – с любопытством посмотрел на толстяка. Он, как всякий русский человек, имел представление об уголовных порядках, но вживую видел все это впервые.

– Я че, неясно выразился? – нахмурился Черепков. – Курево и баблосы на шконку, фраерьё!

В камере повисло напряженное молчание.

– Вот ты, длинный… – ткнул толстяк пальцем в парня в плаще, переминавшегося с ноги на ногу рядом с ним. – Бабки есть?

– Черепок! А я гляжу – ты или не ты? – вдруг захохотал тот самый представительный мужчина в дорогом костюме, который попадал в испанскую полицию. – Ну надо же!

Лысый толстяк сузил глаза, присматриваясь.

– Бенц? Леша?

– Мы с ним в девяносто первом начинали! – объяснил Глебу мужчина, широко улыбаясь.

– Он что, вор в законе? – тихо спросил Глеб.

– Кто-о, Черепок? – Мужчина снова захохотал. – Да не, какой там… накосячил он, и Крестовый его еще тогда из бригады… отчислил, в общем.

Отодвинув мощным плечом парня в плаще, Бенц шагнул к помосту, властно сказал Черепкову:

– Ну-ка, сморщись.

Оглянувшись, он нашел глазами старика с серым лицом, махнул рукой:

– Отец, иди присядь. В ногах правды нет, нет ее и в другом месте.

Усадив серолицего, Бенц обратился к поникшему толстяку:

– Гляжу, пахануешь ты, а? Заблатовал, как деды

на Колыме! За что подвис?

– Пятнаху впаяли. В четверг мы с мужиками бухнули после смены – ну, я и того… – нехотя начал рассказывать Черепков. Он явно робел перед старым знакомым. – В ларьке стекла побил, с ментами сцепился…

– А чем занимаешься?

– Да в автосервисе на Подбельского…

– Ясно. Ну все, мужики, воровская власть в этой отдельно взятой камере кончилась, чего не скажешь обо всей стране. У кого есть претензии к бывшему пахану Черепку?

Из толпы задержанных раздался чей-то тонкий голос:

– Он деньги у меня забрал!

– Да-а? И много?

– Тысячу триста пятьдесят рублей!

Бенц посмотрел на Черепка таким взглядом, что тот съежился, уменьшившись едва ли не вдвое.

– Отдай!

– Да на, возьми, терпила гребаный! – Толстяк бросил под ноги задержанным горсть смятых бумажек.

Глеб устал стоять, как оловянный солдатик, и протиснулся к стене, чтобы опереться на нее. Здесь, в углу камеры, обосновались азиатские гастарбайтеры, встретившие среди уже сидевших в «четверке» земляков.

А рядом с ними стоял нелюдь с бледным лицом.

Он был высок, широкоплеч, но при этом тощ, словно изможден, голый череп его блестел. Одетый в синий свитер и джинсовую куртку элохим не шевелился и как будто даже не дышал, за спиной его бугрился горб – сложенные крылья. В прозрачных глазах, обращенных в пол, стыла непонятная тоска.

«Статуя, – подумал Глеб. – Белая каменная статуя. Интересно, каким он видится остальным там, вне Пелены?»

– Вот мы и встретились, – негромко произнес элохим, поднял глаза, и на его голове возникло нечто похожее на маленькую корону из черного металла.

– Вы мне? – вздрогнул Глеб.

– Тебе, – без тени улыбки ответил «белый». – Сейчас наш разговор никто не слышит, но лучше не повышать голоса. Ты понимаешь меня?

Глеб ошарашенно молчал. Элохим был настолько чужд окружающей действительности, настолько невероятен здесь, в душной камере предварительного заключения Отдела внутренних дел по Мещанскому району, что казался нереальным.

«Акундин говорил, что «белые» очень властные и богатые типы, – вспомнил Глеб. – Неужели этот не смог «отмазаться» от ментов? Что ж это тогда?»

– Я попал сюда намеренно. Линии судеб легко читаются, надо лишь уметь видеть – и использовать. Ты так и будешь топтаться в стороне? – холодно осведомился элохим. – Встань рядом. Нам необходимо побеседовать. Не бойся, нас никто не услышит.

– О чем? – непроизвольно вырвалось у Глеба.

– О тебе. О тех деяниях, что ты уже совершил и еще совершишь. О камне.

– Вы знаете про камень?

– Я – Аскет, – с достоинством произнес элохим. – Ты должен был слышать обо мне. Границы моих познаний обширны. Но это не имеет отношения к нашему разговору.