Камень судьбы

Туров Тимур

– Понимают тех, кто это заслужил. Ты – нет.

– А кто решает – заслужил я или нет? – упрямо спросил Глеб.

– Люди. Человеки разумные. Вон они, вокруг. Видишь?

– Не вижу…

Бенц сочувственно похлопал его по плечу.

– Дурак ты. Дальше носа смотреть не хочешь. Скучно с тобой. Вали отсюда!

Глеб молча поднялся и убрел в угол. Дверь камеры снова распахнулась, и уже знакомый милиционер пригласил к майору следующую троицу задержанных.

– А че, тех уже отпустили? – с любопытством спросил Черепок.

– Нет, в Бутырку отправили, –

усмехнулся страж порядка. – Ясное дело отпустили. Понаберут ротозеев без документов, а нам потом тут канителиться…

Скорость, с которой вызывали и отпускали задержанных, напугала Глеба. Прошло менее часа, а в камере осталось всего пятеро – сам Погодин, Черепков и таджики. За это время Глеб так ничего и не надумал. Единственное, что показалось ему разумным в словах Аскета, так это мысль задержаться в милиции. Оставалось только каким-то образом осуществить эту идею.

Чем бестолку впотьмах блуждать,Свернуть рискуя шею,Присесть и просто подождатьИ безопасней, и умнее.

– Тебе что, особое приглашение требуется? – удивился охранник, в очередной раз заглянув в камеру после того, как привел назад таджиков. У них не оказалось разрешения на пребывание в России. – А ну, давай бегом!

Глеб уныло поплелся за ним. В кабинете, за столом, заваленным бумагами, майор с красными глазами, не поднимая головы, спросил:

– Фамилия, имя, отчество, адрес?

– Я… Я не помню! – выпалил Глеб.

– Чего? – по-детски вытаращился не ожидавший такого ответа милиционер. – Как это – «не помню»?

– А вот так. Забыл.

– Пьяный, что ли? – Недоверчиво вглядываясь в лицо Погодина, майор втянул носом воздух. – Или под кайфом?

– Нет, просто память плохая.

– Послушайте, гражданин! Нам тут в бирюльки играть некогда! – Майор скривился, как от зубной боли. – Или вы называете ваши данные, или возвращаетесь в камеру.

– Хорошо, возвращаюсь.

– Ага… – Записав что-то в журнал, майор снял трубку телефона: – Осташев! Зайди ко мне.

В кабинет вошел тот самый милиционер в бронежилете, что сопровождал Глеба и остальных задержанных.

– Вы где этого взяли? – спросил майор.

– Там же, где всех. При досмотре, в тачке ехал. А что?

– Говорит, что не помнит, как его зовут. Хочет вернуться в камеру.

– Да-а? – Осташев всмотрелся в лицо Глеба. – Трезвый вроде.

– Досматривали его?

– Ну да, омоновцы еще. Телефон отобрали, как положено. Он там, в ящике. Еще сумка с вещами была.

Майор выдвинул ящик стола, достал мобильник Глеба.

– Батарея села. Осташев, а в сумке что?

– Барахло носильное, диски компьютерные в количестве двух штук. Ничего интересного.

– Ясно. Все одно к одному. Гражданин, вы точно уверены, что не помните своих данных?

– Не помню, – подтвердил Глеб, чувствуя себя последним кретином.

Побарабанив пальцами по столу, майор поднял на Осташева красные глаза:

– Короче,

отведи-ка ты его в «десятку». И пусть посидит до вечера. А там Иваныча смена, вот пусть он и разбирается.

Глеб встал, дурашливо поклонился майору:

– Премного благодарен.

Осташев от дверей спросил:

– Может, дурку вызвать?

– Иваныч решит, – уклончиво ответил майор.

Камера под номером десять оказалась намного меньше «четверки». Здесь имелся только коричневый унитаз в углу и узкий топчан у противоположной от входа стены. Окна не было. Не было в камере и сидельцев.

– Одиночка, – усмехнулся Глеб, когда дверь за ним закрылась. – Что ж, так оно даже лучше.

Он прилег на топчан и закрыл глаза…

Этот сон не понравился Глебу с самого начала. Слишком холодным, неуютным он был. Стойкое ощущение опасности, возникнув в самом начале, не оставляло Погодина до момента пробуждения. Он точно стоял на краю пропасти, и малейшее неверное движение могло привести к падению в бездну.

Ветер гнал легкую поземку, заметая корявые полярные березки. День, едва начавшись, потух; невидимое за облаками солнце ушло за горизонт, быстро смеркалось. Клаус приказал горным стрелкам остановиться. Он поднялся на косо торчащий из снежных застругов скальный обломок, стянул рукавицы и достал бинокль. Бронзовые окуляры обожгли веки, на глаза навернулись слезы. Клаус выругался, сморгнул и осмотрел лежащее впереди плоскогорье.

Ему открылся безрадостный северный пейзаж – снег, камни, темная полоска леса на юго-востоке и неровный контур горного массива на севере.

«Джек Лондон придумал правильный термин – «белое безмолвие», – подумал Клаус, убирая бинокль в футляр.

Надо было торопиться, чтобы до наступления полной темноты добраться до леса. Ночевать на ветру, под открытым небом, в глубоком снегу значило поставить всю операцию под угрозу срыва.

«Группа еле тащится, – оглядев своих бойцов, скривился Клаус. – Герои Нарвика! Горные великаны! «Северная звезда укажет нам дорогу к победе»! Какая тут, к черту, победа… Эти русские снега доконают кого угодно. Впрочем, и тут обман. Никакие эти снега не русские, а лапландские. Русские были два года назад под Волоколамском, там, где остался Дитрих, а я едва не потерял руку. Проклятие, а ведь если бы потерял, сидел бы сейчас где-нибудь в канцелярии с соответствующей нашивкой на мундире штурмбаннфюрера, перекладывал бумажки и каждый день видел Клару…»

К командиру спецгруппы, неожиданно застывшему без движения на голой скале, подошел человек в собачьей парке. Он единственный из всего отряда не имел оружия.

– Герр гауптштурмфюрер, какие-то проблемы?

– Нет, герр Гофман, просто задумался.

Клаус с неприязнью оглянулся на «господина инспектора», как официально именовался сотрудник «Аненербе», прикомандированный к спецгруппе. Этот человек с бледным, точно припорошенным снегом лицом пугал и злил Клауса. И чтобы скрыть замешательство, он заорал на осевших в снег солдат: