Камень третий. Дымчатый обсидиан

Макарова Ольга Андреевна

В темное царство коридора робко проникали уличные звуки. Судя по ним, основная часть празднующих уже переместилась в центр города, изрядно устав от великого множества пьес, разыгранных сегодня. Что ж, выступать последним всегда тяжело, а кто говорил, что будет просто? И когда в последний раз было просто?..

Немаан Ренн был торжественно спокоен. Пусть зрителей будет сотня, десяток, один или ни одного, это не имеет никакого значения. Можно сказать, сегодня у Немаана был собственный праздник: впервые за долгие годы он собирался сыграть что-то для самого себя. Как четырнадцать лет назад, до того

самого дня, когда он получил эти браслеты… К слову сказать, это приезд последнего Ученика миродержцев, о котором все только и говорят, подсказал Немаану такую идею.

Ренн всегда вживался в роль, не мог иначе. Будучи предводителем разбойников, будучи бродягой-актером — всегда… И сейчас, сыграв самого себя, собирался вспомнить, как все было раньше.

Немаан толкнул перед собой дверь и на миг зажмурился от света Лихтов, развешанных над сценой. Ученики уже ждали его, своего наставника. Они были столь молоды, что Немаан чувствовал себя стариком рядом с ними. Самой младшей из всех семерых, Велли, было восемь лет: эта кроха приходилась Немаану приемной дочерью и в его скромном театре отвечала за иллюзии. Тут Немаан Ренн мог, пожалуй, гордиться собой: не в силах использовать магию сам, он все же сумел научить этому другого человека — мало кому под это под силу… правда, такому таланту, как Веллли, место не в бродячем театре…

— Ну что? — ехидно и весело ухмыльнулся Немаан, окинув взглядом свою маленькую актерскую команду. — Сыграем?

— Сыграем! — хором отозвалась молодежь.

Это был своего рода ритуал, сродни тем, что бытовали во время войны среди воинов и помогали поднять боевой дух. А боевой дух и для артиста значит немало. Как и смелость: далеко не каждый бродячий спектакль встречают на ура. А порой итог бывает таким, что приходится приложить немалые усилия воли, чтобы не опустить руки, не отчаяться и не возненавидеть людей.

Спустя минуту, Немаан объявил немногим собравшимся зрителям:

— Буду краток: пьеса эта обо мне, Кангасске Дэлэмэре и миродержцах.

И, прежде, чем присутствующие успели переварить столь дерзкую фразу, представление началось.

…Парней, игравших разбойников, было всего двое, но, благодаря иллюзиям Велли, из них получилась целая армия, даром что полупрозрачная и нечеткая, как обрывки воспоминаний. А Нэйа и Таэр, игравшие Владу и Серега и в жизни не сотворившие даже Лихта, выглядели у Велли настоящими магами.

И, наконец, Немаан Ренн, игравший сам себя, предстал перед всеми в том же иллюзорном облике, что так поразил юного Кангасска много лет назад…

…Настал момент — и по рядам разбойников пронесся испуганный шепот. Они расступились, пропуская кого-то вперед.

Темная фигура приближалась медленно и плавно, словно крадущийся хищник. В темноте, как раскаленные угли, горели два красных глаза. Даже в лунном свете существо это оставалось черным силуэтом. Когда оно остановилось шагах в десяти от Кана, непонятно как оказавшегося впереди всех,

он услышал жуткое, леденящее кровь то ли шипение, то ли посапывание…

Кангасск почувствовал, как в груди разрастается безумный ужас. У него перехватило дыхание, и, даже если б он захотел, он уже не смог бы убежать, потому что скованное этим ужасом тело отказывалось повиноваться. И он, бледный, точно мраморное изваяние, стоял и смотрел в эти красные, нечеловечьи глаза… и не мог оторвать от них взгляда…

Существо, продолжая шептать-посапывать, подняло длинную тонкую руку, и над ней вспыхнул зеленый огонек, высветив безупречное, вполне человечье лицо. Затем в зеленом сиянии маг (а это маг был, несомненно) появился весь.

Он был высок, худощав и нечеловечески красив. Кангасск много читал о существах, похожих на человека лицом и статью. Их черты могут быть безупречны, прекрасны. Но по ним всегда видно, что они не люди…

— Глупые человечки! — величественно произнес маг и обвел всех взглядом, особо остановившись на Кангасске, отчего тот задрожал крупной дрожью… — Молите о пощаде, и я дарую вам жизнь. Вы будете верными и добрыми слугами мне, Немаану Великому и Мудрому…

…Вокруг царило легкомысленное веселье. Красивые иллюзии Велли нравились людям. Многие до сих пор мысленно пребывали в иллюзорной битве, открывшей спектакль, и не вникали особо в сюжет. Скорее всего, мало кто поймет, в чем все дело. Но Немаан привык к непониманию.

Унаследовав огромную магическую чашу от своей матери, он, даже будучи студентом Университета Серой Магии, не успел растратить слишком много, а браслеты (и после — отказ от амнистии) предопределили его амбасиатскую судьбу навсегда. Потому, будучи амбасиатом и чувствуя мир тоньше, чем обычные люди, Ренн научился быть снисходительным к ним. Каждый спектакль был для него погружением в море чужих эмоций… и сейчас… сейчас в этом море было что-то не так.

Немаан почувствовал взгляд. Особенный, ничем не похожий на взгляды веселых зевак, собравшихся у сцены: так не смотрит сторонний наблюдатель — так смотрит лишь тот, кто причастен… Ренн даже остановился перед решающей фразой, чтобы найти глазами этого человека. И нашел…

…Молодой, но уже убеленный сединами воин. Он стоит за спинами зрителей, там, где нет ничего, кроме хлипкого, растоптанного сапогами снега; за его левым плечом висит в воздухе золотисто-желтый Лихт, а у ног его сидит рыжая файзульская чарга…

…Немаан расплылся в улыбке. И это была улыбка человека, который нежданно нашел в жизни то, во что стоит верить.

Он продолжил прерванную фразу и, подняв свою тонкую руку, указал ею не на юного Тирсена, игравшего Кана, как должен был, а на настоящего Ученика миродержцев; и, по неведомому наитию, люди стали оборачиваться, следуя его жесту. Вскоре уже ни один человек не смотрел на сцену.

— …а тебя, Кангасск Дэлэмэр, — с тихим торжеством произнес Немаан, — тебя я возьму в ученики, ибо вижу в тебе большой потенциал…