Камень второй. Горящий обсидиан
Шрифт:
Нет, светлые воспоминания не принесут столько энергии в мир, сколько нужно, чтобы затмить семерых амбасиатов, пусть и принявших порошка равнодушия: так и на фоне восходящего солнца порой сияет Филора — крупная утренняя звезда. Не принесут; хотя бы потому, что у Косты их было не так много с тех пор, как отец забрал его на обучение в Орден.
Отец… Кангасск Оллардиан… он был требователен и жесток. И грубо ломал личность своего сына, стремясь превратить его в великого воина, бесстрашного и безупречного. Он был вечно недоволен. И несчастен оттого, что его сын
Коста вздохнул. Что ж… сейчас самое время выпустить на волю все, что, в силу своего характера, он умерял и сдерживал. Он должен был пылать, как фанатик Ирин, и даже ярче. И только ненависть может пылать так…
«Ненавижу отца!!! И его проклятый Орден!!!»…
Семеро амбасиатов во главе с Джуэлом, держали путь на северо-восток. Они бежали так, как только позволял вольно разросшийся, никогда не знавший человека лес. Очень скоро справа и слева от маленького отряда в зарослях замелькали какие-то серые тени. На первом же открытом месте они вырвались вперед и загородили дорогу. Три баргеста…
Шесть мечей одновременно выскочили из ножен; Ирин положил одну из отравленных стрел на тетиву. Джуэл жестом велел всем не двигаться. Все так и застыли с оружием наготове…«…не вступайте в бой…» — хрипло отозвалось в памяти каждого.
Баргесты тоже не спешили атаковать…
…Каждое из этих существ было чудовищной пародией на собаку и казалось сплетенным из бугристых розовых жил, едва покрытых серой шерстью. Безглазые и безухие головы баргестов покачивались из стороны в сторону, оплетенный венами нарост, находившийся на месте носа, часто пульсировал, словно вынюхивая. Из разверзнутых пастей капала слюна.
Коста не зря беспокоился: всю зиму, при неярком солнце рядом с ним виднеется единственная дневная звезда — Филора. И баргесты, хоть и глупы бесповоротно, а не «проглядят» эту звезду при солнечном свете. Правда, стоило Оллардиану младшему разжечь в себе ненависть, псы тьмы потеряли из виду маленький отряд…
Рыкнув, три баргеста скрылись в зарослях. Семеро Сохраняющих Жизнь вздохнули с облегчением и опустили оружие… Дальше пошли уже просто быстрым шагом.
Коста не знал, сколько времени прошло с тех пор, как он остался один. Ему казалось только, что много. Он давно перестал форсировать эмоции. Он сидел на траве, положив меч слева от себя, и молча ждал, чувствуя, как нарастает тяжесть в груди.
В последние минуты ненависть сменилась стыдом, а после — как дар свыше — Оллардиан младший почувствовал чистую, светлую грусть, ту что зовется сестрой нежданной свободы. И если ненависть подобна грому, то грусть — тонкому, протяжному звуку скрипки. Она выше. И куда притягательнее ненависти, но об этом известно только детям тьмы…
Веталы объявились скоро. Они выходили на открытое место неспешно, по одному; возле каждого бесновался на незримом поводке баргест. Шестеро. Шестеро рабов, шестеро хозяев.
«Похоже, я переоценил себя, — горько подумал Коста. — Проклятый порошок… Даже не верю, что так легко согласился
Коста медленно встал. Взялся за рукоять меча.
Шестеро веталов молча взирали на него. Куда им спешить? Сейчас они внимательно присматривались к своей жертве. Оценивали обстановку, мысленно велев баргестам умолкнуть.
Коста впервые видел и тех, и других. Веталы были невысоки ростом и белы, как снег. Кожа выглядела полупрозрачной: видно, как пульсируют поверхностные сосуды и перекатываются мышцы. Красные, без белков глаза не имели век — время от времени их на долю секунды заволакивала полупрозрачная пленка, тогда глаза увлажнялись, приобретая склизкий блеск. Черты лица, тонкие, правильные, нарушала зубастая яма безгубого рта. Тела их казались совершенно человечьими, даже руки: они не были вооружены когтями и выглядели совсем не опасно.
Даже одеты веталы были, как люди… в полинявшие, прохудившиеся от времени костюмы и плащи Алых Стражников и Серых Охотников… трофейные, должно быть.
«…ждешь, что они будут двигаться, как люди… Помни, всё это — лишь видимость…»
Лес кончился неожиданно. На краю Ничейной Земли он высился единой стеной и даже не пытался колонизировать расстилающиеся впереди луга, где-то вдали перегороженные пестрой линией карламана полосатого. Младшие амбасиаты не удержались от радостного крика при виде нее. Старшие были настроены не так оптимистично: здесь, на этом лугу, они для Серых Охотников видны, как на ладони. Если они хотят что-то успеть, надо бежать…
И они бежали. И если Джуэл, даже неся на плечах Джармина, перенес почти трехчасовой марш-бросок спокойно, а Ирин и Бала едва запыхались, то Милиану, Паю и Оазису пришлось худо. Когда, уже достигнув зарослей карламана, перешли на шаг, у них тряслись руки и подкашивались ноги: случись сейчас биться — кончится все грустно. Но Джуэл и не рассчитывал на битву.
…Сочные стебли карламана хрустели под рифлеными подошвами ботинок, а мясистые листья касались друг друга почти без шелеста. То и дело вспархивали испугавшиеся шагов разноцветные карламановые птички…
— Тихо! — остановил всех Ирин. Некоторое время он прислушивался, потом сообщил: — Мы здесь не одни.
— Пошли дальше, — распорядился Джуэл, спуская на землю Джармина. — Назад пути все равно нет.
Стоило отряду покинуть полосатые заросли, как неизвестный нарушитель спокойствия, столкнулся с ними чуть ли не нос к носу. Это был паренек лет семнадцати, в потертой и пыльной одежде, вооруженный одним кинжалом; от испуга он закричал:
— Нет! Я не виноват, меня заставили… Не стреляйте, прошу вас! — взмолившись, он упал на колени и протянул к амбасиатам длинные тощие руки.