Камень
Шрифт:
– Да, темновато, - согласился он, припадая к роднику.
От остуженной воды зашлось горло, желудок и, кажется, сердце. Ему не понравился сильный привкус железа и каких-то минералов. Маша пила мелкими глотками, закрывая глаза и как бы погружаясь в себя.
– Сережа, ты будешь пугаться тигров.
– Ее бы прогазировать, да с сиропчиком...
Он стал раскладывать костерок, чтобы подогреть тушенку. Маша бродила меж стволов и гигантских папоротников...
– Ой-ой, скорей!
Рябинин схватил ружье и в два
– Сережа, это жень-шень!
– Что-то непохож, - возразил он, представлявший его почему-то в виде кривого кактуса.
– Он-он, из семейства аралиевых!
– Только попила воды и сразу же нашла, - не верил он скоротечному чуду.
– Сережа, копай. Корень должен иметь форму человека.
Рябинин ножом вырыл кустик - корень оказался в форме волосатой змеи.
– Потому что молодой. Мы его попробуем...
Земля дышала влажным тропическим сумраком. На огне топилась свиная тушенка. Дым полосами бинтовал поляночное пространство. Родник неспешно крутил в своих струях нитки мха. А они сидели на валунах и грызли змеевидный корень, исходивший белесым противным соком...
Где-то под сопкой не то рыкнуло, не то хрюкнуло.
– Сережа, тигр!
Он вновь схватил ружье, но вдруг увидел Машу, словно до сих пор с ним в маршруты ходила другая женщина...
Распущенные волосы, закрывшие шею от комаров, в свете огня блестели молодой сосновой корой. Глаза, полные веселого страха, отражали лесную тьму. Крепкие губы ослабли, приоткрывшись. На щеке засохли мазки сока змеевидного корня. А рука безвольно взлетела и легко коснулась лба, что-то отгоняя может быть, тигриный рык.
Рябинина залила сладкая и великая сила, которую в тот миг он не понял. Ему захотелось броситься к Маше и сделать для нее все прекрасное, что только есть в мире. Или взлететь на ее глазах в небо - лучше с ней.
Но был тигр. Где он? Рябинин вскочил - сейчас этого полосатого он сделает пятнистым. Но тигр не пришел.
Рябинин влюбился.
Он знал за собой неудобную черту - накаляться в спорах до повлажнения очков. Тогда мысли заслоняли сидящего перед ним человека; тогда он как бы терял его из виду, увлеченный в неразрешимую даль своей идеей. Рябинин боролся с этим, вступая в подобные ристалища лишь со знакомыми людьми да с отпетыми преступниками, пробуя расшатать их пещерные взгляды. Но был простой способ не терять себя в самом палящем споре - прикрыться иронией. Рябинину помогало, хотя он не сразу отгадал причину...
Человек, говоривший слишком убежденно о слишком серьезном, кажется чуточку спесивым. Он как бы знает истину окончательную и абсолютную, которая и богу-то не дана. Поэтому умному пристало не терять иронии, которая смягчает каркас любой истины, оставляя зазорчик для сомнения и для поиска уже другой, следующей истины, опять-таки смягченной иронией...
Кажется,
Он вгляделся в ее лицо, потерянное им в споре. Хотя они проговорили часа два, напряжение ее губ не опало, с них так и не схлынуло удивление, словно она все время хотела о чем-то спросить, но давила это желание. Сперва они показались ему грешными. Не грешные, а нервные губы... И взгляд проверяющий, недоверяющий.
Рябинин, давно решивший, что пришла она лишь взглянуть на старого друга матери, опять насторожился. Видимо, он ближе был к разгадке, когда ворожил по руке, когда почти угадал. На допросе эту бы нить он не бросил, разматывая до конца...
– Жанна, что у вас произошло с мужем?
Она глубоко вздохнула, замедляя течение времени, - не хотелось говорить. Или не могла вот так сразу... Но ведь ради этого она тут и сидит теперь Рябинин не сомневался.
– Обычная история.
– Ну, истории бывают всякие.
– Он подлец, - бросила она с каким-то вызовом.
Рябинин сдержанно улыбнулся, и не потому, что ей не поверил...
Он неохотно произносил слово "подлец", подозревая, что таковых не существует. Есть средний человек, в котором чего-то больше, чего-то меньше. И этот сплав являет себя с разных сторон в зависимости от жизненных обстоятельств. Отсюда и сложность личности. В конце концов, нет законченных негодяев, а есть всего лишь обыватели, которые без нужды не сподличают.
На допросах, когда разъяренная жена припечатывала мужа смачным словом или, наоборот, называла ангелом, Рябинин старался расспросить и выудить нечто объективное.
– Уж так и подлец?
– Эгоистичный себялюбец.
Видимо, его лицо отразило далекое недоверие, отчего она заговорила быстро, как спохватилась:
– Он старше меня на шесть лет, до двадцати восьми не женился. Мама не разрешала, а ему было удобно - жил на всем готовеньком...
– А вы как выросли? - попытался он охладить быстроту ее слов.
– Тоже за бабушкой. Но уж если вышла замуж... Он зовет меня так: "Мое любимое существо". И вот его любимое существо приходит с работы. Он целует мне ручку и садится решать шахматные этюды. Он, видите ли, интеллектуал. А его любимое существо моет, варит и гладит. Ручку женщине поцеловать легче, чем вымыть посуду...
Рябинину казалось, что Жанна говорит не о том, поэтому терпеливо ждал, когда ее речь пойдет о главном. Ведь было же оно в их семейной жизни. Но она умолкла, словно исповедь ее кончилась.
– Сколько вы прожили?
– Три года.
– Жанна, но ведь все рассказанное вами - мелочи, ерунда. Вы мало прожили, он еще десять раз переменится.
– Я не сказала вам одну "мелочишку"... Он дома не ночует.
– А где он ночует?
– Где ночует мужчина, если не ночует дома?