Камень
Шрифт:
Рябинин сел. Бесшумно, как птица, опустилась на стул и она. И вскинула руку ко лбу, отводя виденное лишь ей.
– Вот, - вырвалось у Рябинина.
– Что?
Вот он, единственный и неповторимый жест, переданный дочери. Дочери ли, не ему ли? Не в письме и не в фотографии, не в чьем-то рассказе и не в магнитофонной записи, не в газетной заметке и не в художественной прозе - в генетическом коде напомнила о себе Маша Багрянцева, прорвавшись к нему через двадцать с лишним лет.
– Как вы обо мне узнали? - спросил он.
– Из маминых писем,
– И письма сохранились?
Жанна опять щелкнула сумкой, быстро пошевелила там пальцами и выдернула, видимо, из пачки один узкий листок. Он лег рядом с коробкой, с топазом.
Бумага не пожелтела, крепкая - только пошершавела от частых читок... Синие чернила не выцвели, а лишь въелись в бумагу навсегда. Почерк крупный и ровный, который им забыт - он видел-то его лишь на этикетках к образцам пород. Кусочек письма, самый конец... "А в маршрут со мной ходит не мужик пьяный и не бывший заключенный, а юноша по фамилии Рябинин, тоже из нашего города. Худой, в очках, в ковбойке и романтик вроде меня, грешной. Пишет дневник и носит в рюкзаке "Мартина Идена". Намеревается познать жизнь. Так что, мама, за меня не беспокойся. Тигра не встретили, дикий виноград не ем и сырой воды не пью, если только она не из родника. Передай папе..."
Листок кончился - на обратной стороне Маша не писала. Рябинин рассеянно улыбнулся - себе, далекому, в ковбойке, с "Мартином Иденом" в рюкзаке... Ей, далекой, с крепкими веселыми губами, в выгоревшей косынке...
– Смешное письмо?
– Очень, - глухо согласился он.
– А глаза у вас стали грустными...
– Как вы меня нашли? - помрачнел Рябинин.
– Вызывали вы летом женщину с нашего предприятия. Я вашу фамилию и услышала. Подумала, не тот ли? А сегодня пришла в исполком, иду коридором и вижу табличку...
Рябинин легко поморщился - она забыла, что перед ней следователь.
– Зачем вы говорите неправду? - мягко попенял он.
– С чего вы взяли?
– Да уж взял...
– На этот раз ошиблись.
– Не ошибся. На вопрос, как вы меня нашли, ответ у вас был припасен заранее. Путь в исполком лежит не этим коридором. Ну, и топаз с письмом, я полагаю, вы каждый день с собой не носите.
Ее губы попытались улыбнуться, борясь с мешавшей им жесткостью.
– А если зашла на вас посмотреть? Не допускаете?
– Как раз допускаю. Но мне кажется, что у вас есть какая-то просьба...
– А вы бы ее выполнили?
– Если в моих силах.
– Выполните просьбу незнакомого человека, пришедшего с улицы?
– Вы для меня не пришедшая с улицы.
– Сомневаюсь я в искренности таких гуманненьких жестов.
– Вы что ж, не верите в доброту?
– Ах, какая в наш век доброта?..
Рябинин пожал плечами. Не объяснять же ей суть доброты в эволюционном процессе; не объяснять, что не сила, ловкость и хитрость, не расколотые черепа и не людоедство, а доброта сохранила жизнь человечеству и вывела его в люди.
– Жанна, знаете, почему вымерли древние рептилии? По-моему, из-за
– Есть просьба! - она вскинула голову и взметнула арочки бровей. - Мне нужна тысяча рублей.
– Когда? - не задумываясь, спросил Рябинин, потому что об этом просила дочь Маши Багрянцевой.
– Завтра утром.
– Попробую собрать...
– Я пошутила, - арочки бровей спали и слегка распрямились.
– Вы что, проверяете меня?
– Я теперь всех проверяю.
– Жанна, расскажите, что у вас случилось?
– А, зола.
Но по заметному неспокойствию губ, по стеклянному блеску серых глаз, по нервности щек он видел - нет, не "зола".
– Тогда расскажите о себе...
Как она живет, чем она живет, дочь Маши Багрянцевой? Но ведь час назад он прозренно распознал ее прошлое и предрек ее будущее... Нет, не ее, не дочери Маши Багрянцевой, а той нагловатой красули, которая зашла потрепаться со следователем. Удалось ли всемогущим генам передать этой Жанне трепетную силу и неизъяснимое очарование ее матери? Хоть часть, хоть каплю?
– Что рассказать?
– Ну, хотя бы о своей работе...
– Нечего о ней рассказывать.
– Вы же говорили, что считаетесь неплохим специалистом?
– Мне-то от этого какая радость? Деньги у всех равные.
– А вы работаете лишь ради денег?
– Назовем это иначе - ради куска хлеба.
– Жанна, не унизительно ли в наше время работать ради куска хлеба?
– А ради чего?
Ради чего? За его спиной, за окном синело небо стеклянной чистоты. И тогда бывало такое же небо. А не чище ли? Однажды... Память-память что ей какие-то двадцать с лишним лет? И почему она в разговоре о работе унеслась в синее небо?..
Спал он тогда мертвецки, сраженный работой, воздухом и молодостью. Разбудить могли только комары, которые неведомыми путями набивались в палатку под утро. Как-то, поднятый их стоном, вышел он тихонько на мокрую хрусткую гальку. Не было и пяти часов. Еще и повариха не встала - лишь посвистывали птицы да урчала вода в протоке. Он повернулся к сопкам...
Выполосканное ночными дождями небо синело такой густотой, что хотелось ее разбавить. На горизонте, от самой его линии и до космоса намело великанские сугробы облаков первородной белизны, чуть подкрашенных солнцем, да и не самим солнцем, а отражением от земли его только что брошенных лучей.
Рябинину стало жаль, что кроме него этой красоты никто не видит. И тогда послышался невнятный стук на том конце палаточного ряда. Он протер очки, запотевшие от речного тумана, и глянул туда, на стук.
У своей одноместной палатки, на сосновом чурбанчике, специально выпиленном для нее шофером Анатолием, сидела Маша Багрянцева. На ее коленях белел лист фанеры, заваленный полевыми дневниками, картами и образцами. Она ничего не видела и не слышала, погрузившись в работу... Заметила ли она божественную картину неба? И когда она встала? Или не ложилась?