Каменное море
Шрифт:
– Да говори же! Говори! – настаивала Одарка.
Гликерия подняла голову и едва слышно, глядя на Кондрата, прошептала:
– Не я ему, а он мне богом послан…
XXIII. Рождение Хурделицына
На другой день Семен повел Кондрата к Луке Спиридоновичу, в его новый с белыми колоннами дом – настоящий дворец, на много больше и роскошнее, чем тот, в котором богач-негоциант жил десять лет назад.
Осанистый привратник в расшитой золотом ливрее хорошо знал старика Чухрая, которого негоциант приказал допускать к себе в лю6ое время, но незнакомца он даже в переднюю не пустил и велел дожидаться на улице у подъезда. И сколько Чухрай не объяснял
– Окромя вас никого впускать не велено-с… Не приказали-с…
Чухрай в сердцах даже плюнул и пошел один мимо застывшего, как статуя, привратника. Кондрату пришлось около часа дожидаться у подъезда, пока не вышел лакей и не повел его по мраморной, выложенной пушистым персидским ковром лестнице в приемную Луки Спиридоновича. Только здесь, перед кабинетом богача-негоцианта, Кондрат понял, каким могущественным человеком стал Лука Спиридонович, его бывший товарищ по странствиям…
Приемная гудела от голосов собравшихся. Их тут было около дюжины: коричневые от загара лица капитанов морских кораблей и старшин чумацких обозов, подрядчиков, купцов. И рядом – изнеженные, бледнолицые толстые паны, приехавшие из своих маетков в Одессу продавать хлеб и лес. Здесь же были разорившиеся аристократы, клянчившие денег взаймы. Разного рода просители и дельцы.
Лакей обходительно минуя одних, бесцеремонно отталкивая других, провел Кондрата через распахнутые двумя гайдуками белые двери, украшенные затейливыми позолоченными виньетками, в просторный сверкающий навощенным паркетом кабинет.
Здесь – по углам стояли колонки из черного дерева, прохладным глянцем поблескивали круглые озера зеркал, в золоченых рамках висели картины, изображавшие полуголых румяных женщин. А посредине всего этого блеска и великолепия, за изящным из красного дерева столом, в голубом сюртуке, с большой звездой на груди сидел в кресле смуглолицый лоснящийся от жира крепыш.
Кондрат с трудом узнал в нем своего старого приятеля Луку – до того изменилась его внешность. Теперь он был уже без седого пудреного парика, как десять лет тому назад, но его кудрявые волосы, заботливо уложенные в затейливую прическу, стали белее снега. Также поседели и брови. Это придавало темно-карим глазам Луки какой-то строгий мертвенные оттенок. Кондрат посмотрел в самую глубину этих глаз, очерченных белым инеем седины, желая уловить в них былые знакомые искорки, но ничего не увидел, кроме черного леденящего блеска. Тогда он перевел взгляд на полные обрюзгшие щеки Луки и ему стало жалко старого друга. Какой это был раньше красивый, стройный, сильный человек!
Лука не протянул Кондрату руки и только кивком головы пригласил его присесть Кондрат удобно уселся в маленькое изящное позолоченное креслице. Лука был наблюдательным человеком и, очевидно, понял то состояние, которое испытывал Кондрат, увидев его. Это тронуло негоцианта…
– Что ж, Кондратко, годы летят, летят… как птицы. Видно, сильно я постарел. Все труды, труды великие… А Яника – жена моя умерла. Я даже из-за дел своих и не заметил…
И вдруг, словно подавив в себе минутную слабость, преобразился. Лицо его стало властным и суровым… Хмуря седую щетину бровей, он, цедя слова, уже не удостаивал своих гостей взглядом. Перед Кондратом возник бездушный барин, строгий хозяин. А Лука, не повышая голоса, говорил:
– Чухрай все мне доложил. И я с нынешнего дня уже приказал господину управляющему Мускули взять тебя на службу приказчиком. Большим чумацким шляхом на Балту и Орлик обозы поведешь с пшеницей и водкою. За верную службу награжу тебя деньгами, одеждой и харчом. Для тебя и для семьи – хлеб, просо, сало. Бери вволю, только не воруй. Паспорт получишь на следующей неделе. Будешь пока называться
Из двора Луки Спиридоновича Кондрат и Семен вышли обнадеженные и в то же время словно пришибленные. Радость, что негоциант поможет выкарабкаться из беды, омрачало пренебрежительное отношение бывшего товарища, которое как бы подчеркивало колоссальную пропасть между ними, простолюдинами, и всемогущим богачом…
Благодетель-негоциант сдержал слово. Мускули то ли по старости, то ли по бесталанности к коммерческим делам, ставший ныне из капитана шхуны и компаньона служкой-управляющим, вручил Кондрату десяток золотых – задаток в счет будущей службы, казачью одежду, пару пистолетов, саблю и хрустящую бумагу-паспорт, в котором указывалось, что причисляющийся к мещанству Хурделицын Кондрат сын Иванов, служит по найму в приказчиках у господина негоцианта…
XXIV. Суженая
Есть люди, которые чувствуют себя наиболее счастливыми, лишь когда они имеют возможность заботиться о других. К таким относилась Одарка. С уходом в морское плавание Иванко старая женщина, привыкшая уделять все внимание своему воспитаннику, почувствовала, что лишилась чего-то очень важного, делавшего ее жизнь интересной и нужной. Не по годам крепкая здоровьем, она стала прихварывать, жаловаться то на боль в пояснице, то на колики в груди. По ночам она своими охами да вздохами будила Семена. Чухрай понимал, что его супруга тоскует по Иванко, пытался ее всячески успокоить. Он даже несколько раз водил ее в большой, белый, похожий на древнегреческий храм, с величественной открытой коллонадой театр. На верхние ярусы сюда за умеренную плату пускали и простолюдинов. Спектакли в театре ставила итальянская опера. Пение на незнакомом итальянском языке и балетные номера не очень пришлись сначала по вкусу Чухраям. Но залитый светом от огней масляных фонариков и плошек зал, блеск военных и чиновничьих расшитых золотом мундиров, роскошные платья знатных красавиц немного развлекли Одарку, охочую до всяких ярких пестрых зрелищ.
Однако такие развлечения все же не могли окончательно излечить супругу Семена от ее хандры. Она продолжала по-прежнему тосковать об Иванко, словно безутешная мать о своем родном единственном сыне… Поэтому, нужно ли говорить, что появление в доме Чухраев женщины, нуждающейся в заботе и помощи, обрадовало не только Одарку, но и Семена.
«Будут у моей старухи хлопоты – и к добру. Может, об Иванко меньше скучать начнет», – подумал дед.
И не ошибся.
Первое, чем занялась Одарка, это заботой приодеть «приблудную красуню», как она про себя называла Гликерию.
– Разве можно тебе в таком платье ходить? Ты, пока я тебя не приодену, Кондратке не смей даже и на глаза показываться, – поучала она. – Вот приодену тебя, тогда пусть и посмотрит, какая ты раскрасавица. Сразу у него на тебя глаза раскроются.
И Одарка поселила Гликерию в глиняную хатку, стоявшую рядом в их же дворе, в которой раньше проживали Чухраи. Гликерия как бы исчезла с глаз Кондрата…
Одарка не теряла времени. Она достала из сундуков старые платья и обувь покойной жены Кондрата Маринки и стала примерять их на Гликерию. Вышитые сорочки, хотя и пролежали более девяти лет, но, пересыпанные сухой полынью, отменно сохранились. Добротная материя была словно новая Также хорошо выглядела и ее праздничная обувка – казачьи из красной и желтой сафьяновой кожи сапожки. Одежда и обувь пришлись почти в самую пору Гликерии. Марина была только немного выше ее. Требовалось лишь незначительно укоротить платья.