Каменный фундамент
Шрифт:
— Я вот что думаю, — сказал Алексей, — может, мне переменить фамилию?
Это было так неожиданно, так не вязалось с нашим предыдущим разговором и вообще ни с чем не вязалось, что я мог только произнести:
— О!
— Нет, я говорю серьезно, — продолжал Алексей, — и сомнения у меня вот в чем. Подрастут ребята и начнут учиться. И вот, скажем, станут они большими людьми… Почему не станут?
— Да я и слова не сказал, Алеша.
— А я тебя и не просил говорить, — скороговоркой сказал он. — И вдруг им сделается стыдно за такую фамилию. Ведь если разобраться, так у меня это даже не фамилия, а кличка сибирская. Был какой-нибудь прадед у меня с худыми ногами, его подразнили, а дед чей стал после этого? Ясно, Худоногов. Так и пошло.
— А ты знаешь ее, прежнюю фамилию?
— Нет, не знаю. Для меня и такая — Худоногов — хороша. Никого у нас в роду нет таких, чтобы опозорились с нею. Спрашивают иной раз, так с гордостью еще скажешь: Худоногов, мол.
— Так что же ты сомневаешься? — заметил я. — И дети твои, кем бы они ни были, будут гордиться своей фамилией.
— А я и не сомневаюсь, — пожал плечами Алексей. — Я тебя проверить хотел: как ты к фамилии моей относишься?
Такого вероломства я уж стерпеть не мог и приготовился к длинной перепалке с Алексеем, но тут мимо нас замелькали палатки, и машина остановилась.
Капитан как будто и не уходил, стоял на том же месте. Алексей вышел из машины и взял под козырек. Теперь он был строго официален.
— Товарищ капитан, — сказал он, — деревня Кленовка немцами разрушена полностью. Все дома погорели. Люди живут в лесу, в землянках. Мужиков нет, жилье наладить некому. Положение очень тяжелое. Имея в виду, что ваша часть находится на отдыхе, прошу, помогите. — Алексей опустил руку, подошел к капитану: — Поможете?
Капитан улыбнулся:
— Что ж, ты прав, сержант. Надо помочь. Немного уже отдохнули, а по-настоящему отдохнем тогда, когда отстроим все наши Кленовки…
И поднял руку, будто уже готовый немедленно дать команду своему батальону.
Часть 2
КАТЮША ХУДОНОГОВА
1. Каменный фундамент
В жизни бывает много удивительных встреч. Особенно на фронте. Бесконечно разнообразны и необычны они.
Вот бухгалтер МТС попал в связные к майору, бывшему своему счетоводу. Вот два школьных товарища: теперь один из них летчик, другой командир партизанского отряда; летчик доставил на самолете для отряда оружие. Вот женщина-врач, хирург, в обожженном, кровоточащем лице танкиста узнает дорогие черты своего мужа… Одни, встретясь, пройдут свой боевой путь плечом к плечу, пока не встанет меж ними смерть или госпиталь, другие и вовсе счастливо вместе провоюют до конца, а третьи, быть может, только из окна санитарного поезда или на марше, где-то в строю, в движении масс, увидят на мгновение знакомый профиль, поворот головы… «Вася! Ты?..» — «Я…» — «Пиши…» — «Куда?..» — И ветер сорвет с губ, умчит последнее слово… Так получилось и у меня с Алексеем. Едва скрестившись, пути наши разошлись вновь.
По прибытии в Городище мне пришлось пройти одну за другой две медицинские комиссии. По состоянию здоровья я был уволен в запас.
Узнав об этом, Алексей заволновался:
— Домой поехал, значит?..
— Пока еще не домой, а мимо дома. В Иркутск сначала поеду, там буду получать назначение.
— Иркутск — это все равно что дома. Давай пройдемся, — предложил Алексей.
Мы побродили по берегу речки Ясельды, тихой, зеленой, солнечной, в птичьем гомоне, и стали прощаться. До поезда оставались считанные часы. Алексей добродушно посмеивался.
— Валяй, валяй, — говорил он поощрительно, — езжай. Осенью, я так думаю, в Чуне с тобой вместе будем налимов глушить. Колотушками. Не приходилось нам как-то. Приезжай.
— Приеду.
— То-то, смотри же!
И потер ладонью тронутый морщинами лоб.
— О налимах заговорили, — сказал он. — Сколько лет этого на уме не было! Поглядел сейчас на эту бот речку и вспомнил.
— А я посмотрел на нее и другое подумал…
Чуть выше того места, где стояли мы с Алексеем, в Ясельду упиралась проселочная
— Я подумал, Алеша, что не налимов глушить, а мосты чинить нам придется.
— Это тоже разговор, — поддержал Алексей. — Я и не собираюсь у себя на родине только с колотушкой по заберегам ходить. Эти мосты горели — угли мне на сердце падали. А часок и на налимов тоже всегда выкроится. Вот мы ходим с тобой, разговариваем, сколько времени провели? А мосты все стоят обгорелые. Выходит, лучше бы мы не стояли, а тюкали сейчас вдвоем топоришками? Да? А ведь нельзя и не поговорить нам, не попрощаться. Душа своего требует. А что строже в руках держать себя надо — это тоже верно, против этого ничего не скажу.
Ночью пассажирский поезд ушел на восток.
Разрушенные города, сожженные полустанки, на сотни километров снятые вторые железнодорожные пути. На оголенных насыпях бурьяны, незасыпанные воронки от взрывов авиабомб. У мостов плотные тенета проржавевшей колючей проволоки, оплывшие траншеи, окопы, там и сям бетонные гнезда, исковерканные автомашины и танки. И потом вдруг оазис среди бесчисленных разрушений — нетронутые села, ветряки на холмах, мирно зеленеющие массивы хлебов, — война здесь прошла стороной. В движении на запад, когда цель твоя была только вперед и вперед, в ярости и гневе все это мелькало стремительно быстро. Теперь же особенно остро, почти физически ощутимо передавалась сердцу вся боль израненной родной земли.
Потом кончилась полоса исстрелянных снарядами, измятых танками, опаленных огнем лесов. Плотными стенами встали по сторонам дороги темно-зеленые ельники Котельнича, Шарьи, Кунгура. Поезд мчался по самым гребням хребтов, и круглые вершины Уральских гор — сокровищницы бесценных богатств русской земли — убегали назад. Лето было в самом разгаре, где-то далеко горели торфяные болота, и когда наш поезд выкатился на просторы степей Барабы, все вокруг лежало в плотном синем дыму.
Я не раз пересекал Сибирь из конца в конец. Все города, станции, разъезды на главной магистрали от Иркутска до Омска я помнил наизусть. Не задумываясь, я мог бормотать скороговоркой: «…Нижнеудинск, Курят, Ук, Замзор, Алгашет, Алзамай… Базаиха, Злобино, Енисей, Красноярск, Бугач, Овинный…» И так без конца, редко-редко запинаясь, чтобы припомнить очередное звено в этой цепи географических названий. Но в движении с запада на восток названия станций гладко на память не приходили, а вспоминались с не меньшей трудностью, с какой удается иногда прочесть алфавит с конца. Я мыслью забегал вперед, отсчитывая во встречном направлении: «Тайга, Кузель, Хопкино, Яшкино…» — и тогда уже определял, какая станция ждет впереди.
Демобилизовавшись, я мог поехать куда угодно, в любой конец Советского Союза. Журналисту бывает полезно иногда менять место своего жительства — больше набирается у него впечатлений. Но что-то тянуло меня обратно в Сибирь, как тянет в родной дом. Край, в котором ты родился, вырос, провел юные годы, начал самостоятельную трудовую жизнь, навсегда становится твоим домом: куда бы и зачем ты ни доехал, невозможно в него не вернуться. Я возвращался в Сибирь «домой», даже не зная еще точно, где, в каком городе стану жить? «А что, если теперь мне попросить назначение в Н-ск?» — подумал я и удивился, почему раньше такая простая мысль не приходила мне в голову. Хороший город, с большим, интересным будущим. Теперь-то я знал цену атим маленьким городам: они подобны рядовым солдатам в великой армии советских городов. Одни из них к концу войны стали генералами — обросли новыми заводами, перебазированными из западных областей, другие, не повысившись в звании, заслужили славу героев: на фронте — сопротивлением врагу, в тылу — трудом на дело обороны. Так почему бы и в самом деле не попросить мне назначения в Н-ск? Взять и остановиться уже сейчас на денек, поискать заранее квартиру… Потом вернутся Алексей, Катюша…