Каменный мост

Терехов Александр Михайлович

– Допустим. Ваш подзащитный испугался, внезапный ужас. Но он же не ослеп… Нас удивляет, что вы, опытнейший следователь, не задали свидетелю – а он у вас первый, кто оказался на месте преступления, – буквально ни одного вопроса, он не мог ничего не увидеть…

– Тебе-то легко, – внезапно подобрел физрук, припомнив что-то из собственной юности, – а тогда, брат… Ты ж не знаешь, какие с Шейниным разговоры вели. И кто. Он только исполнял. Сказали: закрыть. И сделал. Может, он Микояна и не допрашивал… Сам написал (да, некоторых мальчиков допрашивали в присутствии родителей, на глазах; под грозовыми тучами члена ГКО Шейнину часто приходилось бы искательно улыбаться и стараться покороче… с простым, скромным – как там характеризовали педагоги Вано? – что еще мы знаем: начальник секретариата Берии Людвигов женат на племяннице Микояна, начальник охраны Берии Саркисов тоже дальний родственник).

– Вы

обходите вниманием многозначительный факт. Испугавшийся, как вы позволили себе выразиться, ребенок, в состоянии шока, фактически в прострации, желая как можно скорее покинуть залитую кровью лестницу, совершает крайне продуманное и требующее огромного мужества даже от взрослого мужчины действие – забирает с места преступления важнейшую, единственную улику – орудие убийства, пистолет… Единственная естественная реакция подростка – остаться сверху, на мосту и звать на помощь, если, конечно, он не пытается оказать помощь Шахурину самостоятельно, – но Вано именно быстро спускается по ступенькам, наклоняется к Шахурину – тот, как мы помним, лежит на спине с простреленной головой – и, таким образом, оказывается лицом к лицу с тяжело раненным другом – мы не можем исключать, что Володя просит его помочь, спасти его (физрук не удержался и внезапным прокуренным кашлем погасил подступающий довольный хохоток, с гордостью взглянув на рассуждающего профессора довольными слезящимися глазами)… Разжимает пальцы Шахурина – Микоян не утверждает, что подобрал пистолет с площадки, следовательно, он забирает его именно из руки – вы можете представить себе это в исполнении ослепшего от ужаса, не понимающего что делает ребенка?! И только после этого – убегает… Не являясь даже свидетелем – он фактически ничего не видел! Убегает просто от страха. Ему пятнадцать лет и девять месяцев. Зачем уносит пистолет? Вернуть свою собственность? Какой в этом смысл, когда площадка лестницы залита кровью? Это невозможно объяснить… Если стрелял Шахурин и пистолет находился в его руке… Но если стрелял он сам – сейчас я не о говорю про обстоятельства, при которых это могло произойти! – объясняется все. Ему не надо совершать тех фантастических действий, придуманных следствием… Он прячет орудие убийства.

Я давно не всматривался в замотанные бинтами головы, в размеренно шевелящиеся щели губ, пытаясь уловить совпадение звука и движений: они? из них это звучит? Сидя, свидетели не отличались друг от друга – одного роста, плоскогрудые, только головы – побольше и поменьше, пышные прически так не забинтуешь: ни женщин, ни детей не различишь среди них, никто, я только слушал – дошли, все, что мы столько лет хотели узнать, – вот; иногда переглядывался с физруком, тому не терпелось посильнее нажать, врезать, и он пытался перемигиваться понимающе с «Шейниным» или вдруг дотянуться до забинтованной руки «Микояна», и прохаживался хитро, словно растягивая незримую паутину, – так ходит чемпион России по бильярду в сочинской бильярдной и неуверенно мямлит: «Я как-то не очень… Пару раз всего играл…» на предложение местных молодцев сгонять партию на деньги.

ШЕЙНИН: Возможно, вы не знаете… Или не обратили внимания. Дети Микояна, особенно Вано, безусловно славились некоторым э-э… необузданностью в быту. Если их особенные шалости становились известны отцу, тот реагировал достаточно жестко…

– Жестоко.

– Вот. Как элемент присутствовало… И рукоприкладство мы с вами не можем исключить, верно? И лишения каких-то благ… Отца дети боялись панически, безумно. И нам также известно, что наибольший гнев его вызывали именно проделки с оружием. Легко представить, что не раз отец обещал Вано лишить навсегда пистолета, если еще хотя бы раз где-то что-то… Вано унес пистолет потому, что испугался отцовского гнева. Это именно детский, наивный поступок – мальчик на мосту не мог мыслить, как мыслим мы с вами, и понимать: рано или поздно пистолет, из которого произведены выстрелы, и владелец его будут установлены… что найдутся свидетели, кто видел детей на мосту – троих… Учтем также раскаяние – Вано чувствовал вину за то, что оружие оказалось у Володи, и он, унося пистолет, пытался скрыть свой проступок, словно сделать его несуществовавшим, пытаясь исправить то, что не исправишь, скрыть заодно и свое присутствие на мосту – тоже очень по-детски… Раскаяние и страх наказания. Да, не забывайте про кавказский темперамент…

– Вано, а что вы делали потом?

– Я… Я подбежал к Троицким воротам…

– А ведь было время одуматься и вернуться.

– Встретил знакомую девушку…

– Как ее зовут?

– Поговорил с ней…

– Любопытно: о чем? Вы же торопились на занятия по немецкому, даже Нину не пошли из-за этого проводить до дома…

Да еще находились в состоянии сильнейшего стресса: убиты два ваших друга, из вашего пистолета, пистолет у вас в кармане – у вас должны были губы дрожать, как вы могли разговаривать о чем-то? Потрясающее самообладание у такого впечатлительного, как утверждает следствие, мальчика…

– …и пошел домой. Начал делать уроки.

– И все же: как же немецкий язык? Вы же четко говорили: в 20:30 у вас занятия. Они отменились?

– Вычистил револьвер. Вот и все.

– То есть спустя определенное время, поговорив с неизвестной нам девушкой на отвлеченные темы, сделав уроки, одумавшись, успокоившись, мальчик совершает очередной необъяснимый для свидетеля поступок: вычищает пистолет, уничтожая следы выстрелов и все отпечатки пальцев…

ШЕЙНИН: Мы настаиваем: подросток боялся…

ЛАРИСА СМИРНОВА, ШКОЛЬНИЦА: Третьего июня в 22:00 мне позвонил Вано и сказал: «Шахурин, как и обещал, убил Нину, но точно ничего не знаю».

– То есть о произошедшем стало известно домашним Микояна, начали звонить телефоны, и Вано, продолжая проявлять редчайшее самообладание, мало того что скрывает свое присутствие на мосту, задает, видимо, какие-то вопросы, сокрушается о судьбе Уманской, клянет Шахурина, да еще и распространяет сведения о том, что Володя готовил убийство Нины заранее – тот самый Володя, не имевший даже пистолета! – и тем самым подсказывает уважаемому следствию единственно возможный путь… И, выспавшись, подумав, четвертого июня, весь следующий день – Вано не спешит к следователю, чтобы помочь прояснить картину, сообщить, кто же и за что убил Нину Уманскую… Говорить начал только пятого, когда приперло, когда позвали… Когда умер Шахурин.

СОФЬЯ МИРОНОВНА ШАХУРИНА: И они ушли, и Дуся начала собирать вещи на дачу. И тут позвонила сестра Уманского (нет, от ужаса ты не поняла, звонила скорее всего сестра Раисы Михайловны).

Я не раз выступала на родительских собраниях и требовала отобрать у детей пистолеты… Я знала, что готовится дуэль, но мне казалось это игрой… Юра Кузнецов из Володиного класса (на место, где мы его брали, Кузнецов опаздывал, задержался на теннисном корте, я думал: так и Володя мог бы долго еще прожить, играть до семидесяти в большой теннис, водить иномарку, но помнить шестьдесят лет день недели – воскресенье, когда прозвонил телефон: с вами говорят из НКВД, сейчас мы к вам приедем, все остальное – тайную организацию, допросы, школу – он забыл) признался мне про тайную организацию – членские билеты изготавливал Вано Микоян! Я выманила у Кузнецова список организации и отнесла в школу (куда он делся? педагоги 175-й школы – вот кто умел бояться, что они могли… детям этих фамилий… еле избавившись от Васи Сталина).

Наконец, левая рука его осталась в кармане брюк, это при его квалификации и тренировке к стрельбе (не очень внятно, мать гениального мальчика хотела сказать: не умея стрелять, совершая усилие, занимаясь непривычным… странно не вытащить руку из кармана… даже стреляясь… когда уже красоваться не перед кем).

В итоге могу сказать не только как горем убитая мать единственного горячо любимого сына, но и как член партии… Володю и Нину убили. Найдите убийцу, это важно для будущего других детей и снимите со светлой памяти моего сына это ужасное дело.

Она попросила своего бога, над плечами с погонами, над черепашьи вобранной в плечи рыжеватой головой железного наркома, мужа, над расчетами, под словом «партия», «коммунизм» – вот в эту дыру, щель, бездну – она, пышно-телая Соня, строительница квартирных бассейнов и будущая белошвейка, все, что могла, самое – попросила императора, последний раз вспомнила своего сына вслух, чтоб больше не называть, – возможно, постельничие не врут и он действительно сказал: «Погублены две жизни. Не будем губить третью», промолчал, полистав «дело», где каждое слово – Ему, все поняв и – промолчав, не опускаясь до житейских мелочей прыщавых недоразвитых ублюдков, до каких-то любовей, дележа наследств, ковров в три слоя и списков иномарок, не выпуская из рук пылающий меч великой войны… Время оказывалось сильнее, император предполагал худшее в своих людях, но они всякий раз оказывались еще хуже – император не любил про это… про смертность, минутность своей силы, способной создавать атомную бомбу, дивизии, как он спросил однажды с презрением: «А сколько у папы римского дивизий?» – но и дивизии отступали перед старческим одиночеством, тоской ушедшей молодости, онкологией, похотью, поисками местечек, где теплее, перед ночными разговорами, обвешенных микрофонами, занавешенных теплыми цветами спален – перед шепотом любовников; он не знал, что с этим делать, хотя окончил семинарию и мать, умирая, прошептала, словно подсказывая выход: «Лучше бы ты стал священником…»