Каменный мост
Шрифт:
– Что-то еще говорил Борис Антонович?
– Почему вы один?
– Я не один. Я никогда не был один. Я так рано женился, что не помню себя холостым. И поэтому никогда не трахался с чистой совестью, уже привычка.
– Вы женаты? – удивительно ей. – На ком?!
– На одной старухе.
– С ней… что-то случилось? Ее же здесь нет.
– Есть, – я покрутил головой впотьмах, по прямоугольным лужицам оконного света, куда я положил? – Всегда ношу с собой. Вот же… Да где? А, поставил на зарядку. Она – превратилась в мобильник. Удобно. Захотим – можем поговорить. Я хочу – набираю ее.
Посидели, но ей скучно сидеть:
– Вот все закончилось. Я представляла: когда все закончится – мы устроим праздник! И все будут радостные ходить… А теперь еще страшней.
– Почему? Выложили все, как было, и получилось – ни слова правды?
– Не знаю. Страшно. Должно было кончиться чем-то другим, – она резко повернулась ко мне, щекотно задев прядками, волосами. – Сейчас, когда мы одни, ночь, я не вижу твоего лица, ты можешь мне – один раз! – сказать то, что думаешь на самом деле.
Во всем я останавливался, едва только первая ясность появлялась вдалеке: в футболе, в игре на трубе, фотографии, собирании солдатиков – ни к чему близко не подошел и не взял в руки; маленьким был, а молодым нет. Не пришлось. Никакой страстной силы при постижении мира. Почему так сложилось? Никаких заблуждений, страстей и очень острых, обрезающих на всю жизнь, желаний. Все в пределах крестьянской дисциплины и понимания скорой смерти.
– Нам не поручали делать выводы. Мы разведали и назад – через линию фронта. Боря тебе все объяснил.
– Я никому из вас не верю. Только Александр Наумович добрый, но он промолчал.
– Да? – Что ты про него знаешь, девушка… – Первыми трупы увидели милиционеры. Они не знали: кто, что, чьи дети… Они опытные, пожившие люди правды, и мертвых смотрят каждый день… Я только в таких верю. Милиция сразу написала: мальчик – самоубийца. Почему? Милиция въедливо изучает место преступления, особый пунктик – документы… Вывернуть все карманы, чтобы установить личность. Наверное, они обратили внимание на штанцмарку – характерный след от приставленного вплотную ствола. Остались, получаются, повреждения на коже, как пишут обычно, от «дополнительных факторов выстрела» – въевшиеся частицы пороха, трафаретное отражение ствола – даже пистолетную мушку пропечатывают на виске расходящиеся пороховые газы… Четкая картина выстрела самоубийцы.
– Но ведь милиция не нашла пистолета.
– А вот это могли сразу и не заметить, пока ворочали трупы – может, оружие свалилось с лестницы вниз…
– А то, что Нине выстрелили в затылок?
– И это. Направление раневого канала «слева-направо, снизу-вверх, кзади» как раз самое распространенное в убийствах эмоциональных, на почве ревности и мести. Убийца располагается практически спереди, а потерпевшая инстинктивно отворачивается от выстрела вправо…
– А то, что Шахурин держал руку в кармане?
– Левую руку. Крайняя степень волнения. Дрожали руки, подергивались. Вот он и спрятал ее в карман, чтобы зафиксировать. Если бы в него стреляли, мальчик бы пытался обороняться и руки держал бы на свободе.
– Зачем Вано чистил пистолет?
– Мальчик. Хотел скрыть, боялся папу, а может, и некоторый навык – у людей, часто пользующихся оружием, на уровне рефлекса – после стрельбы надо почистить. На каждый вопрос есть ответ.
Она пожала и выпустила мою руку, разозлилась на себя:
– Какая же я дура! Я вам так поверила… Вы так искренне и умело все раскрыли третье июня… Так… показали, что все – ложь. А все… И сами врали, и Микоян ни при чем…
– Может быть и он…
– Зачем ты меня мучаешь?! Он! Не он! Опять он! – Она поднялась скорее уйти, остаться одной и подумать в тех местах, где она спит и сегодня не сможет уснуть. – Неужели лично тебе действительно все равно?! Да, тебя заслали, тебе сказали… Но лично тебе: все равно, кто убивает живого человека? Тогда, на мосту? Она могла бы еще прожить шестьдесят лет!
– Меня это не трогает. Проиграно главное, а мелочи… Нам поставили задачу – каждый должен быть услышан, – ты ж не переживаешь, когда играешь на компьютере… Стреляешь, в тебя стреляют. Тратишь жизни. Как может сердце заболеть?
– И ты… Только это? Вот ради этого – семь лет?.. Все, что ты хотел?!
Что бы я хотел? Чтобы кто-то из них вышел навстречу из подступающего тумана. Хотелось бы задержать Петрову, Настю, Флам – но она не пожелала в старухи, сберегла молодыми глаза, свою силу, механику обольщения, нажала «уйти без следа», без старческих фото со слезящимися глазами и полоумных исповедей нянечкам, пришедшим вынести дерьмо. Я бы хотел… Хочу умереть. Но остаться живым. Умереть в другую сторону. Где нет смерти. Остаться жить, но умереть.
– Тебя раздеть? Или у тебя какой-то другой план? Есть же и у тебя какой-то план. Что там дальше?..
Она вскочила и – к дверям, дергала ручки, пробовала замки.
– Ты же запомнила: я запер дверь. И твой план: позвать «открой, выпусти меня…», расплакаться от обиды в темном коридоре… Чтобы обнял…
– Нет!
– Утешал, говорил, как хорошо ты работала, как мне не хватает тебя… Особенно сейчас. Гладил. И ты тоже меня обнимешь, а потом уже скажешь, зачем пришла и что хочешь. Мало осталось, не хочу играть. Что еще сказал Борис Антонович?
Она ответила так нескоро, что я поверил– промолчит:
– Что вы не остановитесь. Дождетесь, когда все разойдутся, оставят вас и – пойдете дальше один.
– Еще.
– Что это опасно. Все, что связано с той женщиной, Анастасией Петровой, – опасно. Что это видно даже по судьбе ее любовников и мужей. Еще он сказал, но не про женщину, про что-то: она все равно окажется сильней, и человеку лучше в этом не убеждаться, все-таки надеяться. Он думает, вам нечем будет вернуться. Если вы пойдете. Вот, почти все.