Каменный мост

Терехов Александр Михайлович

– Да. Да.

– Как же я тебя люблю… – И прижалась опять, я сдувал с лица ее душистые прядки, смотрел в потолок и ждал; это кончится.

Разбудили мухи и крики на дворе. Я муторно посидел в перинах: сегодня собирают на мельницу обоз? – подпоясался, натянул сапоги с подковками и вышел галереей на заднее крыльцо, распугав голубей, обсевших перила, – на меня никто не оглянулся. Все: хмелевские мужики, нанятые возить зерно, Александр Наумович, вцепившийся в амбарную книгу, кухарки, по пояс высунувшиеся из девичьей, приковылявший из каретного сарая кучер – все наблюдали, как кошмарно пьяный Борис Антонович Миргородский в пылающей

кумачовой рубахе с торчащим из-за шиворота ценником прохаживается, враскорячку приседая и ударяя ладонью об ладонь, вокруг безмолвного и скорбного человека, в коем я не сразу опознал Чухарева, нашего клиента, – он растерял загар, поджухла победоносная молодость.

– Вишь ты! – заметил Боря меня и показал на гостя. – Пришел братец наниматься! С вами, говорит, хочу работать. Нет, брат, – и мотнул башкой, – изделия очковой оптики возврату не подлежат!

Я умылся у бочки и, отмахиваясь сломленной березовой веточкой от налетевших с пасеки пчел, прошел к столу под навес – Алена уже выставила миску с вареной картошкой, кувшин с молоком, – взял ломоть хлеба и обернулся. Боря надрывался.

– А чем можешь доказать свое существование?! Знаешь, чем мы занимаемся? И никаких денег! Жизнь свою потратишь абсолютно бесплатно. И ничего интересного! Мы-то занимаемся только правдой. И не торгуем. И потому занимательностью не разбавляем! А правда – скучна-а… – и Боря с омерзением поглядел на свои цепкие пальцы, – всего лишь – настоящая жизнь людишек… Хотя при нашем занятии время перестает иметь значение. Но все равно – скукота! Если видеть то, что было на самом деле, – и Боря искательно погрузил обе руки в карманы.

– Пусть завтра приходит к десяти, – велел я и отвернулся. Сейчас все смолкнут, народ потянется по делам, кучер привалится к темным дубовым бревнам и задремлет в тени соломенной крыши, Боря и Гольцман подсядут завтракать… Меня передернуло раздражение.

Алена спросила:

– Зачем ты его взял? Зачем он тебе? – повторила она с нарастанием, с заострившейся мордой – на моем телефоне подряд зажглись три эсэмэски.

– Да нормально. – Боря подмигнул кому-то невидимому. – Пусть будет оперативный работник. Пусть бегает.

– Все равно это неправда, – у Алены дрогнули губы. – Чухарев должен был вас узнать. Тебя он видел на рынке в Измайлове. Борю запомнил в своем офисе. Он должен был все понять. Что ты не торгуешь старьем. Что Боря не работает в налоговой полиции. Что теперь ему понятно, зачем вы сломали ему жизнь! А он молчал, будто никогда вас вообще не видел! – И она взглянула на каждого отдельным отчаянным взглядом.

– А че сказать-то? Ты бы сказала, че сказать, он бы и сказал. – И Боря пробормотал в мою сторону: – Так ничего ей и не объяснил?

– Давайте до завтра.

– Я тебя подвезу?

В машине она схватила меня и долго целовала, прерываясь, чтобы осмотреть губы: не выступило ли хоть несколько слов, мне еще пришла эсэмэска, я воровато прочитал, пробубнив: «От сестры», и отключил мобильник. Мы поехали зло и быстро, она покусывала губы. Как объяснить. Как я это понимаю. Когда-то мне хотелось знать все. И спасительно объяснять все, как хочет ребенок. Тебе приснился черный колодец, ты захлебывался и тонул – но это ничего не предвещает, ты всего лишь уткнулся лицом в подушку, затруднилось дыхание, прекратился доступ кислорода в клетки головного мозга. А если человек, едва не умерев, рассказывает, что взлетел

к потолку и видел свое распростертое тело, хлопочущих докторов, трехэтажный корпус старой больницы у детского парка, город, тянущийся вдоль дороги на Москву, равнинную землю, осенние рощи и помчался по сияющему тоннелю к папе и маме, хоть их давно нет, – и в этом нет ничего удивительного, мой маленький друг. Такой человек всего лишь страдает нарколепсией, иммунная система у него поражает собственные клетки – специфические нейроны орексины.

Но потом я стал замечать, что таится в светлом и солнечном знании всего, понял, что не смогу всего знать, не хватит человеческих сил, не смог и не смогу, но мне необходимо – пусть будет кто-то, кто все знает: и почему снится черный колодец, и кто стучал в учебной роте, где собираются потерянные вещи, где наши родители, как им там, скучает ли она по мне, кто я и как там было на самом деле, что думал царь на холме и где навсегда спрятан ключ – лишь бы он один такой где-то был. Хоть так. Так хотя бы.

На самом деле

Старший помощник прокурора СССР, лучший сыщик империи и автор захватывающих детективов Лев Романович Шейнин первое следствие по делу Уманской—Шахурина провел бесшумно и быстро: детей сожгли, Уманские вылетели в Мексику, директор школы Леонова, учителя и несколько одноклассников дали показания о плохом воспитании и подростковой любви. Дело закрыли, пепел Шахурина зарыли на Новодевичьем, несгораемые останки Нины на полтора года легли в керамической посуде «на выдаче праха» Донского крематория; седьмой класс 175-й школы выехал на воспитательные сельскохозяйственные работы в совхоз «Поля орошения» в Люблино – собирали овощи и клубнику, пололи свеклу; в город отпускали на выходные – помыться.

Школьники не выполнили план, но их не ругали и даже выдали по сорок килограммов овощей. Потом произошло неустановленное «что-то», и восемь мальчиков арестовали, всех (кроме младшего) в один день, – живые из них до сих пор спорят: в субботу или в воскресенье.

Вано исчез с дачи. Семья обзванивала морги, больницы: сбила машина? а где тогда велосипед? – милиция прочесывала овраги; а может, утонул? нет, все-таки сбила машина! – пока на дачу не позвонил сам глава семейства незнакомым голосом: не надо волноваться, Вано арестован…

Хмельницкого по телефону вызвала Галька Лозовская: пошли на американский фильм «Сестра его дворецкого». Я смотрел, но за компанию с тобой схожу. Тогда встречаемся у главного входа в «Ударник». Артемчик подошел к главному входу, близко к тротуару проехала «эмка», и больше Хмельницкого никто не видел…

Вдова хирурга Бакулева (немного мы разминулись с ней, месяц как умерла) записала в памятный листок: «Девять мальчиков арестовали на улицах города, ничего не сообщив родителям. Среди них оказался и наш сын Петя», – не девять, сколько точно, не знал никто.

Петя собирался в ванную, но подошел к телефону, бабушка подозвала.

«Выходи. Надо поговорить». Хулиганье какое-то… Он бросил трубку.

Опять звонок – из домоуправления: срочно зайдите, пожалуйста, надо проверить счета. Петю – только вышел из подъезда – подхватили умелые руки, и легковушка-колесница лихо тронулась с места, показав разворотом через две полосы оживленного движения свою принадлежность Силе. Он осмелился лишь на одно: «Сообщите родителям» – и на первом допросе потерял сознание…