Каменный пояс, 1974
Шрифт:
«Какое у нее умное лицо! Эта девонька себя еще покажет, дай срок».
— Вы можете сказать, что подобной практики, такого подробного анализа итогов работы еще нет нигде в совхозах…
— Зачем говорить, — засмеялся Лаптев. — Только дело вот в чем… Наши управляющие и бригадиры едва ли смогут по-настоящему провести такой анализ… Без вас им не обойтись. Что вы скажете на этот счет?
Она усмехнулась:
— Ваши вопросы похожи на экзаменационные.
— Ну зачем же!.. Все же что думает Чапай?
— Надо подготовить что-то вроде краткой инструкции. Ну, пусть это будет называться, к примеру,
«Молодчина!».
— У вас есть набросок?
— Да как я буду? — пожала плечами.
Опять неуверенность. Он тут же решил: поручить все это Дубровской. И доклад на экономическом совещании пусть тоже делает. Понаблюдать, как пойдет у нее…
…Полмесяца спустя, уже после того, как прошло совещание с докладом Дубровской, когда все, что надо было, обсудили, что надо сделали, Лаптев услышал через открытые двери низкий голос главного экономиста:
— Вы что, не доверяете мне? На совещании молчали, будто в рот воды набрали. Почему не спросили, если не ясно?
«Управляющего отчитывает, — подумал Лаптев. — Действительно, чего сидел, зевал?»
— Нужен анализ, точнейший учет всех затрат труда и средств на единицу продукции. И глубокое, по-настоящему научное выяснение причин отставания. У одной свинарки большие привесы и экономия во всем, у другой привесы маленькие и перерасход. Расскажите отстающей, почему у нее мал привес, почему гибнут поросята, почему она слишком много расходует кормов. И если что-то не сможете сделать, позвоните, приеду.
«Пошло… пошло!»
Была одна «мелочь», которой он занялся с большой охотой.
Лаптев привез книги по истории Сибири, приобретенные им за годы работы в музее, и однажды вечером начал снова просматривать их, чувствуя, что это ему интересно, — работа в музее все же заронила тягу к истории, к краеведению. Взгляд его быстро скользнул по желтоватым порванным страницам красной книжонки, изданной в Тюмени более полвека назад, и вдруг замер: «Саночкин Степан Иванович». Он сначала даже не понял, почему среди множества фамилий, перечисленных в книжке, именно эта заставила его остановиться…
«На подступах к Тюмени разгорелись кровопролитные бои. Особую смелость и отвагу в борьбе с беляками проявил красногвардеец-пулеметчик Саночкин, Степан Иванович, бывший крестьянин-бедняк из деревни Травное… Погибли смертью храбрых. Похоронены в братской могиле…»
Да!.. Он вспомнил, теперь он хорошо вспомнил: в краеведческом музее хранятся старые газеты со статьями о пулеметчике Саночкине. Есть!.. А есть ли?.. Есть, есть… фотография, на которой рядом с другими красногвардейцами стоит и он, Саночкин. Это вспомнил, а как выглядит Саночкин, как выглядят его друзья, — убей! — не помнит, видимо, ничего особо выделяющегося в их внешности не было.
Надо узнать отчество у Митьки. Нет, Митька никак не может быть его сыном — слишком молод. Молод?.. Если человеку все трын-трава он не шибко стареет… Сколько же ему лет?
На другой день Лаптеву доложили: Митька по отчеству Петрович. Отец погиб в Отечественную, тогда же умерла мать. Митька воспитывался в детдоме. У него нет никакой родни.
У
Подал Саночкину книжку:
— Читайте! Тут вот… Не ваш ли это родственник?
Митька повертел в руке книжку.
— Дед, выходит.
— Как «выходит»? Он в Травном жил?
— Там.
— Вы знали, что он был красногвардейцем?
— Говорили, что служил в армии и погиб. А уж где погиб и как, я не знаю.
— А отца вашего как звать?
— Отца? Петр Степанович.
— В Травном, кроме ваших родственников, кто-нибудь еще носил фамилию Саночкин?
— Не, только мы…
— Отец погиб на фронте?
— Там… На памятнике его фамилия.
Да, Лаптев читал фамилии рабочих совхоза, погибших в Отечественную войну, высеченные на гранитном пьедестале нелепого громоздкого памятника, стоящего возле конторы, но эту, видимо, машинально упустил.
— Отец награжден?
— Есть…
— Какие?..
— Не знаю. Штук пять или шесть, ордена и медали.
— Да как же это так, слушай? — Лаптев вышел из-за стола и встал возле Митьки, большой, угрожающий. — Люди знают твоего деда и почитают его, а ты, выходит, никогда не интересовался им. Ты даже не можешь сказать, какими орденами награжден твой отец. Какой же ты сын и какой же ты внук, черт тебя дери?!
— А что вы на меня кричите? — спросил Саночкин, спросил грубо, но в грубости этой Иван Ефимович уловил — вот чудно! — какую-то несомненную теплоту и близость.
Лаптева злил этот человек: из такой семьи, а занимается частной торговлей, пьянствует, колобродит и слывет в поселке за шута горохового. Говорить с ним надо было дружески и в то же время строго, с недовольством и обидой.
Перед Октябрьскими праздниками он увидел Саночкина в Доме культуры у стенда «Борцы за Советскую власть». Митька рассматривал фотографию трех пулеметчиков, в числе которых был и его боевой дед. Фотографию эту прислали в совхоз по просьбе Лаптева из музея. Красногвардеец чем-то напоминал внука: такой же широколицый, как луна, такие же веселые глаза и улыбка, будто собирается кому-то сказать: «Давай, не заливай!». В эту минуту Митька был серьезен, даже хмур. Повернулся к директору:
— Да!..
Лаптев, конечно, и думать не думал, что несколько бесед исправят Саночкина, и он станет, по собственному Митькиному выражению, «парнем на все сто», но ведь когда-то надо начинать это исправление.
Давным-давно прошла суетная страда, отшумели бесконечные, тягучие осенние дожди, отсвистели ветры ранней зимы, гнавшие редкие иглистые снежинки по иззябнувшим, голым, одиноким полям и деревням, и однажды ночью на землю незаметно пал ослепительно белый мягкий снег, и стало тихо, покойно. В деревне по-зимнему тяжело запели застывшие ворота, весело и громко заскрипел под ногами снег, дым из новоселовских труб бесконечными ровными столбами тянулся к небу, серый цвет дыма на фоне свежей белизны казался пугающе-черным; уже по всему угадывалась долгая морозная зима с шумными и ослепляюще-снежными сибирскими вьюгами.