Каменный пояс, 1977
Шрифт:
«По лесам или подмосткам этой общей организационной постройки скоро поднялись и выдвинулись бы из наших революционеров социал-демократические Желябовы, из наших рабочих русские Бебели, которые встали бы во главе мобилизованной армии и подняли весь народ на расправу с позором и проклятьем России. Вот о чем нам надо мечтать!» — зачитала ему Анюта вслух. Именно тогда пришло к ней решение встать на путь активной борьбы, пойти одной дорогой с Герасимом. Но Герасим оберегал жену. Сначала потому, что считал — она слишком молода — ей едва пошел двадцатый
4
Хаустов навестил Мишеневу. Анюта сидела у окна и читала. Рядом в кроватке-качалке спала дочурка.
— Ну и жарища-а! — здороваясь, заговорил он с порога.
Анюта подняла руку.
— Живете-то как? — спросил шепотом.
— На сердце тревожно, Валентин Иванович. Весточки нет.
— Вестей нет. Да и ждать нечего, сам скорее вернется.
— И то правда, — сказала Анюта. — Кваску не выпьете?
— С удовольствием. Духота страшенная. Видать, к дождю.
И пока Анюта ходила на кухоньку за квасом, Хаустов посмотрел на полочку с книгами, взял оставленную на столе и стал читать.
Вернулась Анюта. Наливая в кружку квас, спросила:
— Любите Некрасова?
Хаустов замялся. Хотел сказать, что стихи — праздное, женское чтение, но Анюта будто угадала его мысли, продекламировала:
Знаю: на месте сетей крепостных Люди придумали много иных, Так!.. но распутать их легче народу, Муза! с надеждой приветствуй свободу!Хаустов выпил квас, сказал:
— Нам с Якутовым, Анна Алексеевна, любовь к книгам Надежда Константиновна привила… Хотите, подробнее расскажу.
Анюта присела к столу.
— Якутов у Надежды Константиновны выпросил Маркса. Читаем, значит, а понять не можем. Не по зубам нашим. А книжку-то возвращать надо… Якутов тревожится, как сказать Надежде Константиновне? Стыдновато вроде сознаться. Понес Якутов книгу и на всякие уловки-увертки пустился. Потом рассказывал, аж пот прошиб, лицо вспарилось. Смеялись мы до слез… Надежда-то Константиновна поняла все, покачала головой и дала другую книжку. Тоже политическую, но полегче, по нашему, значит, уму…
Хаустов смолк, а потом откровенно признался:
— Стихи-то, Анна Алексеевна, тоже, как Маркса, понимать надо…
На щеках Анюты обозначились ямочки. Она добродушно рассмеялась.
— Некрасовский стих весь на ладони.
— А может, в кулаке зажат, — Хаустов потянулся к кувшину, налил квасу, с наслаждением выпил и заботливо спросил:
— Ну что надо? Помочь чем?
— Спасибо, Валентин Иванович. Пока ничего не нужно.
Они долго сидели и непринужденно обменивались мыслями о своих товарищах по работе. Незаметно для себя Валентин Иванович начал
— Видел его, когда в Уфу приезжал. Но только я тогда совсем парнишка был. Слушал, что говорят, а многое не понимал. Собрались мы у Крохмаля. Якутов посмелее был, спрашивает: «А кто он, этот приезжий марксист?» — «Автор книги «Развитие капитализма в России», — пояснил Крохмаль. Мы с Иваном переглянулись: такой книги не читали…
— И Надежда Константиновна была? — перебила Хаустова Анюта.
— Да. Конечно. Она, казалось, все видела и примечала. Потом-то я узнал. Это жена — Надежда Константиновна. — Хаустов сделал паузу.
Хотелось правдивее передать свои впечатления.
— Говорил вроде бы о вещах очень серьезных, а все понятно… А потом пошла самая простая беседа. Ульянов спросил у Якутова, — не страшно, мол, будет бороться? Иван сказал: «Нам с Натальей никакая ссылка не страшна, нигде не пропадем. Руки везде прокормят». А Ленин ответил, дескать, руки-то рабочего везде прокормят. Но важно, очень важно о главной цели помнить, понимать ее… ведь новый мир надлежит построить!..
Потом Хаустов вспомнил, как жадно слушали кружковцы, когда он читал последний номер «Искры».
— Аж глаза сверкали. — И тут же доверительно сказал, что Лидия Ивановна обеспокоена, в Саратов прибыл транспорт с нелегальной литературой, и они не знают, кого послать. Нужен надежный человек. Валентин Иванович выразительно провел рукой ниже подбородка:
— Во-о как нужна нелегалка…
— А почему не поехать бы вам, Валентин Иванович?
Хаустов замялся.
— У меня тут дела, голова кругом пошла — не поймешь, что к чему.
В последние дни Анюта все чаще упрямо себе твердила: «Решай. Пора же!» И вот сейчас, слушая Хаустова, еще больше разволновалась.
— Валентин Иванович, за хорошую жизнь и свободу надо бороться каждый день, каждый час. Невыносимо сидеть дома. А сознавать это еще тяжелее…
Она хотела быть равной Герасиму во всем. Это было для нее теперь самое главное. Ее идеал — Вера Павловна из романа Чернышевского.
Лицо Анюты раскраснелось. Она сказала убежденно. Она верила в свои слова.
— Я съезжу. Я была в Саратове с Герасимом, знаю город, — с мольбой в голосе говорила Анюта. — Есть знакомые…
— Нет, нет! — вырвалось у Хаустова. Он уже ругал себя за «длинный язык».
— Я съезжу, — повторила она и так взглянула, что сказать уж нечего было Хаустову.
Где-то над рекой загремел раскатом гром. Вдоль улицы пронеслись хвосты бурой пыли. Проснулась дочурка.
Анюта подбежала к кроватке, взяла Галочку на руки, прижала к себе.
— Тебе нельзя, Анна Алексеевна. У тебя малышка.
— С Галочкой я и поеду. Меньше подозрений.
— Ох, и задала ты мне задачку, — покачал головой Хаустов, — на все четыре действия задачку!
Над Белой гремела гроза. Анюта крепче к сердцу прижимала дочурку, целуя ее в пухленькие щечки.