Каменщик революции. Повесть об Михаиле Ольминском

Таурин Франц Николаевич

— Может быть, просто показалось… — Черепанов пожал плечами. — Но береженого бог бережет. Пришлось покрутиться вокруг Балчуга и подойти по Кадашевской.

Он ждал, что его предусмотрительная осторожность заслужит одобрение, но собеседник молчал, и Черепанов решил набить себе цену:

— Щепкин, председатель «Национального центра», на чем сгорел? Хвоста к нему привели. И амба…

— Хватит! — оборвал Соболев, — Давай без болтовни, ближе к делу!

Черепанов спросил:

— Сегодняшнюю «Правду»

читали?

— Читал «Известия», — ответил Соболев.

— Это одно и то же. Текст идентичный. Как видите, сведения мои оказались совершенно точными.

— Самого-то не будет, — произнес Соболев.

— Будет! — уверенно возразил Черепанов.

— Не поименован.

— Ишь чего захотели! — язвительно усмехнулся Черепанов, — Мало вам, что всю партийную знать перечислили?

Лицо его исказилось злобной, почти болезненной гримасой, и он процедил сквозь зубы:

— Не боятся! — и, как бы успокаивая себя, закончил: — А напрасно…

— А чего им вас бояться? — с откровенным пренебрежением отозвался Соболев. — Вы все давно уж хвосты поджали. Только вас и бояться!

Но землистым щекам Черепанова пошли темные пятна. Словно задыхаясь, он выдавил вопрос:

— А вас?

— Нас они еще не знают, — как-то врастяжку произнес Соболев. — А когда узнают, некому будет бояться.

Черепанов снова скривился: столько презрения было в голосе анархистского вожака. Но пришлось стерпеть. Пока нужны, вот как нужны! Без них с большевиками не совладать.

— Вы еще не знаете, зачем собираются товарищи большевики, какой вопрос будут обсуждать, — сказал он, загадочно улыбаясь.

— Какой? — равнодушно спросил Соболев. Черепанов опасливо оглянулся и понизил голос:

— Об эвакуации большевиков из Москвы и сдаче Москвы Деникину. Теперь вы понимаете, до чего докатились товарищи комиссары!

— Это, конечно, собачья брехня, — спокойно возразил Соболев. — Не за этим они собираются. Только нам это безразлично. Они пусть обсуждают, что хотят, а мы будем с ними разговаривать на языке динамита.

— А вы успеете обернуться Москва — Красково и обратно? — деловито осведомился Черепанов.

Соболев, насупив брови, метнул на него пристальный и тяжелый взгляд:

— Много знаете…

— Мы же верные союзники в борьбе за революционные идеалы! — высокопарно произнес Черепанов. — Союзники на жизнь и на смерть!

— Умирать не собираемся, — жестко сказал Соболев. — Они пусть умирают… Ну, хватит, однако, воздух ворошить, господин хороший! — Давай ближе к делу! Мне нужен план помещения и все подходы к нему.

— Обойдемся без бумаги, — сказал Черепанов. — В этом здании, Леонтьевский, восемнадцать, раньше помещался наш ЦК. Так что, понимаете, я знаю здание и все подходы к нему как свои пять пальцев…

— Да я-то не знаю! — грубо оборвал его

Соболев.

— Я вас сам проведу, — сказал Черепанов, — и укажу самый удобный подход.

— Не сдрейфишь?

— Наша партия не меньше вашей заинтересована в успешном исходе операции.

— Меньше ли, больше ли, будет видно, — проворчал Соболев и встал из-за стола.

Соболев знал, что Черепанов солгал ему, сказав, что на совещании в Московском комитете будет обсуждаться вопрос об эвакуации Москвы. Впрочем, ложь эта могла пригодиться, и вожак анархистов не был в обиде на своего эсеровского приспешника.

А вот про Щепкина сказано было точно. Замели контрика. Нелегальному центру анархистов не были еще известны подробности провала «Национального центра», но слух об аресте его председателя Щепкина уже прошел по подпольной Москве. Поговаривали даже, что Щепкин сам явился в ВЧК с повинной.

В действительности все было по-иному.

Три дня назад, уже под вечер, оборванный и грязный инвалид на гулкой деревяшке, с нищенской сумою через плечо, постучался в дверь одноэтажного каменного флигеля, теснившегося в глубине захламленного двора в одном из переулков Замоскворечья между Ордынкой и Полянкой.

Во флигеле жил бывший купец первой гильдии и бывший гласный городской думы Николай Николаевич Щепкин. Новая власть, экспроприировав его торговое заведение и трехэтажный каменный дом, великодушно оставила в личном его пользовании довольно просторный флигель.

С утратой некогда принадлежавших ему богатств гражданин Щепкин как будто смирился и даже поступил на государственную службу в одно из учреждений, ведавших продовольственным снабжением жителей Москвы, где его многолетний опыт по торговой части мог найти себе достойное применение.

По единодушному свидетельству всех соседей, Николай Николаевич вел жизнь скромную и тихую, как и подобает мелкому советскому служащему. Замечено было лишь, что к нему чаще, нежели к другим соседям, стучатся в двери нищие и убогие. Стало быть, жалостливый, доброй души человек.

Инвалида с деревяшкой тоже приняли приветливо. Сам хозяин дома встретил его в сенях, облобызал троекратно и провел в дальнюю угловую комнату, отделенную от прочих широким коридором и служившую как бы кабинетом.

Инвалид снял деревяшку и прошелся несколько раз из угла в угол, разминая затекшую в сгибе ногу, потом попросил пить, осушил принесенный ему ковш хлебного кваса и только тогда сказал Николаю Николаевичу, что готов к докладу. Хозяин гостеприимно предложил сперва подкрепиться с дороги, но мнимый инвалид отказался, сказав, что у него времени всего один час, даже и того не осталось, потому что в девятнадцать ноль-ноль должен он быть на Павелецком вокзале.