Каменские элегии. Изборник

Казарин Юрий Викторович

«Почти отмучившись, отмучив…»

Почти отмучившись, отмучивночь, косоглазую от слез,проснусь и вспомню: снился Тютчев,и – сажа белая берез.Тряхнет скворец, с бесстрастным глазом,плечистым пушкинским плащом:кто долгим прошлым был наказан,тот будет будущим прощен.Душа отбрасывает тело,как дым отбрасывает теньмежду луной и светом белымв его смертельную сирень.

«Земное притяжение с ума…»

Земное притяжение с умаменя сведет, наверно, после жизни,когда

в слезах закончится зимав моей теплеющей отчизне.Ты топишь печь и плачешь. И нигдене находясь, я вижу, как со стономосина разгорается в дожде,пылая в зеркале оконном.

«Ты легко поднимешь руку…»

Ты легко поднимешь рукуна прощанье, чтоб рассечьмир на полную разлукуи на внутреннюю речь.Беспризорник бьет небольнов створ небесного окна,и звенит в мяче футбольномангельская тишина.И опущенную рукудождевая ищет нить,чтобы музыку и мукунавсегда соединить.

«Собака плавает в пруду…»

Собака плавает в пруду.Я что-то спички не найду.Вот сигареты, пальцы, губы,вот берег, лес, плотина, срубы,вот неба с ласточкой торец,и с черной удочкой отецстоит над прудом и в прудуне отражается, покудаплывет собака ниоткуда.А спички – вот, и это – чудов две тысячи восьмом году.

«Поговоришь с водой…»

Поговоришь с водой,вернее – помолчишь.И черно-золотойкачается камыш.И черно-золотой,как божьи брови, шмельпод страшной высотойнесет виолончель.

«Режет глаза в окошке…»

Режет глаза в окошке —это распуститсято ли цветок картошки,то ли капустница.Бабочка оживает,распространяясь в ряд,мечется, пришиваетк воздуху влажный взгляд.Все на живую ниткусшито – не перешить…Высмотреть эту пытку.Выплакать эту нить.

«Как долго лошадь пьёт из лужи…»

Как долго лошадь пьёт из лужи:сначала ноздри, очи, ушисвои, потом кусок небеси в кромку врезавшийся лес.И дождь идёт, у нас бывает —он лупит вкось по пузырям,и лужа ноздри раздуваетнавстречу розовым ноздрям.Целуйтесь, два лица природы, —и жажда жизни и любовь,пока несут над бездной сводывода и кровь, вода и кровь.

«Уши, особенно мочки…»

Уши, особенно мочки,мерзнут сегодня с утра.Мертвая бабочка в бочке.Осень, однако. Пора.Думаешь странные строчки —Боже, какого рожна:мертвая бабочка в бочке —может, живая она…

«Трава сказала – умираю…»

Трава сказала – умираю,и в ледяном её адуя босиком иду к сараю —как по стеклу в стекло иду.Похолодало – все прошло.Какое счастье жить без чуда.Какая

русская простуда.Какое мягкое стекло.

«А смерть осиной…»

А смерть осинойне отдаёт —сугроб гусиныйсюда плывёт.С другого брегапо синеве,хотя до снеганедели две.Идёт, гогочетмужичья сыть —о Риме хочетпоговорить.Подашь ли голоспо-над водой —летит, как волоссовсем седой…

«В воду врастают ноги…»

В воду врастают ногиженщин, овец, берёз.Слепнут лесные богиот деревянных слёз.От оловянных, снежных,от алюминиевых.Сколько их было, нежных?Сколько осталось их?Чьи это листья, вещи,наволочка, ночлег?Это ложится вещийс неба упавший снег.

«Волынки плач овцы. Грамматика двойная…»

Волынки плач овцы. Грамматика двойная.И ангелов нытьё и визготня.Стоять, стоять, очей из тьмы не вынимая,ступнями отбиваясь от огня.Волынки детский плач. Печаль полунемая.Двуспальная железная кровать.Лететь, лететь, крыло в чернила окуная,и – белое – из бездны вырывать.

«Всё больше интонации, тумана…»

Всё больше интонации, тумана,всё меньше слов, как осенью – вдвоём,как этот подстаканник без стакана:уже понятен времени объём.Где виден лес, там в озере прореха —вернее, в небе, в пазухе его,где осень остывает, словно эхогрядущего молчанья твоего.

«Шёпотом дождь поёт. Значит, вот-вот зурна…»

Шёпотом дождь поёт. Значит, вот-вот зурнавступит и замолчит. Кукла больна. Онасмотрит не из себя, а из земли сквозь насв бездну, и вновь в себя – не закрывая глаз.Пухом земля – земле. Снегом земля – душе.Хлеб с золотой ноздрёй весь отражён в ноже.Осень сошла с ума. Осень сошла с ума.Осень сошла с ума. Значит, уже зима.

«Снег в форме машины едет издалека…»

Снег в форме машины едет издалека,снег в форме деревьев лесом стоит, покаснег в форме мужчины ищет в толпе огняи пролетает мимо в форме тебя, меня,города и деревни, ветра в моей глушибелого – в форме снега – шире живой души, —и переходит в поле, где его из-под векбездны не проморгает плачущий человек.

«Ты откуда, сигаретный…»

Ты откуда, сигаретный,коли губы на замок,мимолётный, неконкретный,умирающий дымок?Только ангел в чистом полежадно курит разве чтоот чужой сердечной болив голубой рукав пальто…

«Поздняя осень. В пейзаже…»

Поздняя осень. В пейзаже,кажется, больше золы,чем чернозёма и сажи,если не трогать углы.Снегом твоим пролетая,вижу в прореху крыла:кончилась нить золотая —белая нитка пошла.