Камер-фрейлина императрицы. Нелидова
Шрифт:
— Это ещё с какой стати?
— Она ненавидит наши театральные представления и положила их искоренить, потому что они унижают дворянских девиц недостойным их ранга занятием.
— Что поделаешь, она сама недостойна любви собственного мужа. Впрочем, как смешно, что она всё ещё продолжает на неё претендовать. В конце концов, это против правил хорошего тона.
— Как ты категорична в своих выводах.
— Я очень тебя люблю, Катишь, но не хочу так мучиться, как ты.
Император подошёл ко мне, как к близкому приятелю и поверенному,
24
«Моn cher, faites danser uelque chose de joli» — Мой дорогой, станцуйте что-нибудь красивое» (фр.).
25
«C’est charmant, c’est superbe, c’est delicieux» — «Очаровательно, великолепно, прелестно» (фр.).
Записки Саблукова о временах
Императора Павла I.
Перевод с английского. Петербург. Год 1797.
— Катерина Ивановна! Катишь! Мадемуазель Катишь!
— Князь, вы? Без предупреждения? В такой час! Это для меня полная неожиданность, тем большая, что Селестин даже не соблаговолила доложить о вашем приезде.
— Это наш маленький сговор. Верная наперсница знает мои резоны и согласилась нарушить обычай.
— О, этого от неё всегда можно ждать. И всё же я хотела бы принять вас сразу в доме, не на этом, пусть и поэтичном, но таком крохотном клочке земли.
— А я как раз рассчитывал застать вас именно здесь. Врасплох.
— О, я становлюсь объектом стратегических расчётов. Как интересно. И загадочно.
— Этой загадке много лет, Катишь. Слишком много. И мне показалось, что пора подойти к её разгадке.
— Я могла бы продолжать словесную игру, но... не хочу. Она вам не нужна, не правда ли? Я слушаю вас, князь.
— На первый взгляд вам может показаться
— Моё внимание и время принадлежат вам, князь.
— Благодарю вас, Катишь. Я хочу начать с первых лет в Гатчине. Первый восторг некоего освобождения от гнёта Царского Села уже прошёл. У нас сложилась жизнь иная, чем в Павловске, но в чём-то более тревожная. После заграничной поездки великий князь как-то острее и непримиримее стал воспринимать особенности своего положения.
— Разве это не было естественным? Теперь ему было с чем сравнивать свою судьбу и свои возможности. И, может быть, впервые он так остро почувствовал уходящие годы. Его величество впервые стал их считать. К тому же все европейские монархи так или иначе давали ему понять его бесправие, договаривались с ним на будущее. Только на будущее, между тем государь был так полон сил, энергии, идей.
— Вы по-прежнему болеете за те годы, Катишь. Это так на вас похоже. И так дорого досталось... мне.
— Вам, Алексей Борисович? Вам? Но почему?
— День за днём я убеждался, что ухудшение характера его высочества никак не сказывалось на вашем отношении к нему. Напротив. Вы с самоотверженностью сиделки старались смягчить его приступы гнева, растерянности и совсем не замечали окружающего.
— А в чём оно могло заключаться, князь? Поддержка великого князя составляла для меня смысл моего достаточно сложного существования при дворе.
— Вы следовали нерушимому для вас принципу преданности. Друзьям.
— Благодарю вас за это признание, но ведь не ради него вы начали весь этот, как я вижу, сложный для вас разговор.
— Может быть, совершенно ненужный для вас, но, как я понял, необходимый для меня. Сколько раз я пытался тогда понять, сможете ли вы отвлечься от своей миссии милосердия, и не находил ответа. Какую питал надежду, что долг милосердия движет вами, а не иные чувства. И вот именно тогда, в минуту полного отчаяния я решился на предложение моей матушки о женитьбе. Что с вами, Катерина Ивановна? Вам не нужны мои слова, как я и думал? Вы приказываете мне прекратить эту беседу?
— Нет-нет, князь, просто это отклик на мои воспоминания. Простая женская несдержанность, с которой я сумею справиться. Я слушаю вас.
— Извольте. Батюшки моего к тому времени уже лет двадцать как не было в живых. Скончался он тридцати лет от роду, хотя успел к тому времени приобрести множество чинов и отличий. Генерал-лейтенант, обер-гофмейстер, сенатор, президент Коммерц-коллегии и Коллегии финансов, кавалер орденов Александра Невского и Святой Анны, он оставил по себе настолько хорошую память у вступившей на престол императрицы, что она определила старшего моего брата воспитываться вместе с наследником. Александр Борисович с тех пор стал неразлучен с великим князем. Мы оба были преданы будущему государю и с годами начали возлагать на его приход к правлению все большие надежды. Впрочем, вряд ли это стоит повторять. Но потом — потом появились вы, Катерина Ивановна. Брат был старше вас, я моложе, но восторг перед вами мы испытывали совершенно одинаковый.
— Алексей Борисович, полноте, ведь мы с вами давние друзья.
— К счастью. Или к сожалению. Короче, предложение матушки о женитьбе стало для меня выходом из невыносимого положения. Брат один знал мою душевную растерянность и согласился с подобным решением: графиня Наталья Ивановна Головина стала княгиней Куракиной.
— И это стало вашим жизненным выигрышем, князь, не спорьте. Пусть вы не сразу поняли, какое сокровище получили. Ведь княгине посвящали стихи Иван Иванович Дмитриев и Ржевский. Её пение и игра на арфе сделали бы честь любой заезжей знаменитости. Для меня всегда бывает счастьем их услышать.