Камер-фрейлина императрицы. Нелидова
Шрифт:
— А разве в уме можно отказать великому князю? Беда Павла Петровича не в отсутствии ума — в характере. Вы много раз так сами признавали, ваше величество. И если бы не окружающие его женщины...
— Влиянию которых он так легко поддаётся, как его злосчастный безумный отец.
— Вот видите, ваше величество! Но главное — разве может легкомысленная австриячка быть в таком деле судьёй?
— Что же тогда?
— Формальная любезность — не больше. Мне кажется гораздо важнее, что король не счёл нужным удостоить великого князя личным ответом, удовлетворившись
— И всё же о любом новом письме мне должно быть доложено без промедления. Слышишь?
— Марья Саввишна, голубушка, встал ли наш красавец? Что-то не вижу Александра Дмитриевича. Пошёл ли куда с утра пораньше?
— А пошёл, пошёл, ваше величество. На цветник хотел поглядеть. Больно, сказывал, розы чайные хорошо распускаться принялись. Приказал дежурному садовнику с ним пойти — государыне своей букет срезать. Как дитя, истинно как дитя из опочивальни крался, чтобы государыню не потревожить. Мне сказал: порадовать, мол, государыню непременно надобно. С вечера грустна, мол, была.
— Так и от слёз не удержишься. Надо же, забота какая.
— Да нешто Александр Дмитриевич когда иным бывает? Вон уж идёт, торопится. Ох, и распрекрасный какой букет, глаз не отведёшь!
— Ваше величество!
— Все, все твои секреты уже знаю, милый друг. Задачу ты мне теперь задал, какой тебе сюрприз сделать. Да придумаю, придумаю, мой друг. Я тебя тут кликнуть хотела, нужен ты мне для совету. Затея у меня одна — что о ней скажешь?
— Смею робко надеяться, не о государственных материях, ваше величество. Не силён я в них, да и попросту скучаю ими, так что...
— Нет, мой друг, скорее семейные. Сам знаешь, не стало графа Григория Григорьевича Орлова.
— Вас очень эта кончина огорчила, ваше величество?
— Никак ревнуешь, Александр Дмитриевич? Полно тебе, я к прошлому ни мыслями, ни тем паче чувствами возвращаться не привыкла. А кончина — что ж, иного исхода ни у кого из смертных не бывало. О другом я. Вот Гатчина его любимая осталась.
— Так у графа, государыня, родственников множество — они и поделят. Чай, не откажутся.
— Они бы и не отказались, да только ничего им не достанется. Хватит! Итак богатств не в меру, не в честь набрали. И дворец им такой не по чину — выкупить я его у них решила. За полтора миллиона — поди, не обижу. Деньги пускай делят.
— Вы решили сами в Гатчине жить, ваше величество? Это после Царского Села, после Пеллы...
— Никак испугался, друг мой? Нет, о Гатчине и вспоминать не стану, и тебя туда ездить не заставлю. Хочу её наследнику подарить — как думаешь?
— Великому князю? Но ведь это замечательно, государыня! Как же замечательно! Только вам могут приходить на ум такие
— Вот и не поняла, чему обрадовался, мой друг? Что у тебя за симпатия к господину и госпоже Секундант объявилась? Вроде цесаревич не больно тебя жалует, да и не встречаетесь вы с ним вовсе. Откуда же восторг?
— Простая справедливость, государыня. Разве наследник российского престола не заслужил такого дворца? Ведь Павловск...
— Чем плох Павловск, мой друг?
— Я не говорил, что плох, ваше величество. Напротив. Но он не слишком отвечает амбициям цесаревича. А так...
— Ты вызываешь меня на откровенность, Александр Дмитриевич, хотя я её и не хотела. Мысли мои совсем иные: таким образом наш малый двор окажется дальше от большого двора, а устройство Гатчины позволит Павлу Петровичу и вовсе замкнуться в своём мирке. Пусть там устраивает свои парады, смотры, тешится с солдатами. Больше, чем было, я ему не дам, а шуму станет меньше. Я пригласила сюда цесаревича, чтобы объявить ему эту новость, — хочешь остаться?
— Если в этом нет необходимости, я бы не хотел...
— Не хочешь — как хочешь. Ступай, мой друг. Я-то побоялась, что ты захочешь владельцем Гатчины стать. Потому и искать тебя велела.
— О, нет, ваше величество. Самому мне ничего не нужно — только вместе и рядом с вами.
— Вот и славно. Целуй руку и ступай скорей. Неизвестно и впрямь, какой разговор у меня с великим князем получится.
— Ваше императорское величество, великий князь Павел Петрович!
— Ждала тебя, цесаревич. Ну, здравствуй, здравствуй. Опять октябрём глядишь. На этот раз, может, направление мыслей своих переменишь. Подарок тебе сделать хочу. Доволен ли ты Павловском своим?
— Не знаю, что вы имеете в виду, ваше величество.
— Ничего особенного. О вкусах спрашиваю. Не отвечаешь, тогда другой вопрос задам: Гатчина тебе нравится ли? Вся Гатчина, со всеми землями, садами, парками, зверинцем, прудами и реками? Выкупила я её у наследников графа Орлова Григория Григорьевича, чтобы тебе подарить и всему твоему семейству. Рад ли?
— Изволите шутить, государыня?
— С чего бы? Вот указ. На число посмотри: б августа нынешнего года. Подпись. Печать государственная. Держи, цесаревич!
— Гатчину? Мне?
— Со всей обстановкой — не осрамишься. Граф Григорий Григорьевич денег на неё тратил не жалеючи. Сама съездила, весь замок обошла — хоть сегодня переезжай. Так как же, Павел Петрович?
— У меня нет слов, ваше императорское величество. Как благодарить вас, я не знаю и не сумею.
— И не благодари. Промеж нами всё до донышка прояснилось, не так ли? Полюбить друг друга мы не сможем, ближе стать тем паче. К управлению государственному я людей к политике своей враждебных, покуда жива, не допущу. О чём нам говорить? А вот жить живи. И денег я тебе на содержание увеличу. Вижу, вторая супруга твоя ими не шастает, хозяйка бережливая. Дивился ты европейским дворцам, теперь у себя кого хошь принимать можешь — охулки на руку не положишь, не так ли?