Камер-фрейлина императрицы. Нелидова
Шрифт:
— Полно, матушка! Так бы ты на его слёзы и откликнулась. Дурит мужик, делами заниматься толком не хочет — и весь сказ. Тут другое. Сестрицу его, принцессу нашу Гессен-Гомбургскую Анастасию Ивановну больно ты жалела. Её утешить хотела. И впрямь не задалась ей жизнь, вот уж не задалась. И красавица писаная — тебе только уступит, и умница — со всяким беседу поведёт, в грязь лицом не ударит, а судьбы нет.
— Что ж, и Настёна тоже. Сродственница ведь по Нарышкиным. Батюшка покойный о замужестве Настёнином печалился. Хоть и второй женой молдавского господаря стала Дмитрия Кантемира, а всё почёт, и немалый. Не дано ей было с ним жизни порадоваться. Принц Людвиг Вильгельм Гессен-Гомбургский сыскался. При покойнице Анне Иоанновне генерал-фельдцейхмейстер. Помоложе Настёны,
— Да и ты, государыня матушка, его милостью своей не обошла — при короновании в генерал-фельдмаршалы возвела, уважила, ничего не скажешь.
— Только что толку. В 1745-м, как раз на свадьбу наследника его и не стало. Сорока лет в гроб лёг. Настёна тогда лицом вся почернела. Ни красы былой, ни веселья. Один Иван Иванович утешить умел. С ней и разрешила ему уехать. Развлечься ей надо было.
— Когда это было! Лет семь уж прошло, можно бы и воротиться.
— Да ты что запамятовала: Иван Иванович писал в остатнем письме болеет Настёна, тяжко болеет. Чахотка разыгралась, с места не сдвинешься.
— Выходит, братец сестрицы не оставляет? Поди, тоскливо ему, голубчику. Человек ещё молодой, чай, не дохтур какой — от больной не отходить.
— Так он давно в Париже задомовился. С тамошними учёными людьми да философами дружбу свёл. Дочкой богоданной занимается. Тоже ведь назвал в честь сестрицы Настёной. Учителей ей всяческих приискивает. У актрис знаменитых разговору да обхождению обучает.
— Записана-то она как? Не Соколова ли?
— Соколова и есть. Настёна у меня разрешения спрашивала её в своём доме как воспитанницу держать. Ещё подсмеивалась, что Иван Иванович учителем заделался. Все на материи воспитательные разговоры обращает, с умными людьми советуется. Пансионов да школ разных пересмотрел видимо-невидимо.
— Вот и наша великая княгинюшка [4] , роженица-то наша, про образование толковать любит. Григорий Николаевич Тёплое в шутку жалился, что перед разговором с ней должон книжки разные листать, чтоб в грязь лицом не ударить.
— Послушай, Маврушка, что вспомнилось-то. Положила я быть Воскресенскому Смольному монастырю [5] в канун свадьбы наследника.
— А как же — в 1744 году ты, государыня матушка, под монастырь этот свой распрекрасный Смольный дворец отдала. На 20 монахинь.
4
Речь идёт о великой княгине Екатерине Алексеевне (1729—1796), будущей императрице Екатерине II (с 1762).
5
При Воскресенском Смольном Новодевичьем монастыре по указу императрицы Екатерины II в 1764 г. был основан Смольный институт под названием «Воспитательное общество для благородных девиц». С 1796 г. вошёл в Ведомство учреждений Марии (Фёдоровны). Просуществовал до 1917 г. Наследник — сын Анны Петровны и герцога Голштинского, впоследствии император Пётр III Фёдорович (1728—1762).
— Вот-вот. Так Иван Иванович, поздравляя меня в день освящения, сказал, как бы отлично было в том монастыре пансион для обучения благородных девиц на манер французских монастырей устроить. Пожалуй, поговорить о том с Шуваловым надобно — что скажет.
Сим имею честь известить милостивицу и благодетельницу нашу о благополучном разрешении от бремени супруги моей младенцем женского полу, коего нарекли именем Екатерина. Стеснённые материальные обстоятельства воспрепятствовали соответственному празднованию сего знаменательного для семейства нашего события выездом в уездный город, ограничившись обрядом крещения, совершенном в сельском доме нашем приехавшим из соседнего села священником. Хотя супруга моя не оправилась ещё от многотрудного для её слабого здоровья
И.Д. Нелидов, поручик армейский —
И.С. Афросимовой, штабс-капитанше. 1756 год.
В деревенском доме Нелидовых суета. Гости здесь не редкость, да всё больше из тех, которых с кухонного хода принимают. А тут крыльцо настежь. В зале, она ж и столовая, в ней гостей принимают, полы наново перемыты. Самовар зеркалом сияет. Скатерть чистая колом стоит. Девки бегают, да всё непутём. Одна чашку несёт, другая с блюдцем торопится. Не столько дело делают, сколько боками трутся, ноги босые друг другу давят — по чистому полу не в их обувке топтаться, хоть и декабрь на дворе. Хозяйка в спальне лежит. Отойти от недавних родов не может. Младенчик нет-нет да и криком заходится. Нянька на весь дом шикать начинает. Воздух тяжёлый, спёртый, а холодом отовсюду дует. Никакой порог высокий не помогает.
В доме и к хозяину-то самому, Ивану Дмитриевичу, не больно привычны: по службе редко в родные места заворачивает. А тут ещё сослуживец давний завернул. Дворовые совсем с ног сбились. Угодить бы, хоть по правде и угождать-то нечем. Так — наливочки домашней графинчик, водочка на травках. Пирог кухарка спроворила с капустой. Бычачина сыскалась. Похвалиться нечем, а принимать дорожного человека всё без стыда можно.
— Вижу, радость тебе не в радость, Иван Дмитриевич. Смурной ты какой. О здоровье супруги печёшься?
— Оклемается. Она не смотри, что на вид от соломинки переломится. Полежит, как в их дамском деле полагается, да и встанет.
— Так о чём же печаль? Что сына не принесла? Так дело молодое — ещё принесёт, и не одного.
— Всё так, да ведь опять расходы, опять хвори да лекарства. А девчонка и вовсе один расход: одевать, учить.
— Не повезёшь же ты её из деревни. А здесь что ни одень, всё ладно. Когда ещё заневестится?! А с ученьем — дьячка сговоришь, он грамоте и научит. Много ли барышне требуется — книжку для виду в руках при гостях подержать али где имя своё вывести.
— Супруга не согласится. Толковать без устали будет о своей родне, об ихних порядках.
— О родне! Так вот из родни бы и принесла капиталу на все свои желания, а коли за мужнин счёт...
— То-то и оно, что здесь всё за её счёт. И деревенька эта, и приданое иное всякое... Было. Ей и невдомёк, что нету его уже.
— Нету? А куда ж делось? Нетто ты сам, Иван Дмитриевич, завинился? Помнится по полковой нашей жизни, к картишкам у тебя слабость.
— Грешен. Так не виниться ж перед ней. Вся родня её слетится, такие разборки начнутся — звон по всему уезду пойдёт, если только до полка не доберётся. Пока мог, толковал ей про недород, про засуху, ну, там всякие иные дела житейские, так ведь сколько верёвочке ни виться, кончика не миновать. А тут упёрлась: не желаю, чтобы дочь моя в бедности прозябала, хочу, чтобы всё у неё было. Мне не удалось — пусть она за меня поживёт. Вот как!
— А по службе переводу какого добиться не сможешь? Покровителей высоких не сыщется?
— Был, был, да прибрал Господь. Не поверишь, друг, судьба злая, да и только. Княгиня Анастасия Ивановна Гессен-Гомбургская, фельдмаршала Ивана Юрьевича Трубецкого единая дочь. Так вышло, что семейство наше представлено ей было и милостиво обласкано. Я как узнал о рождении Катерины, сразу о княгине и подумал. Она, известно, небогатых дворяночек и сама в доме своём воспитывает, и вообще пособить вряд ли откажется. Так вот, Катерина на Спиридона-Солнцеворота на свет пришла, 12 декабря, в самый Рождественский пост. Как в народе-то говорят: солнце на лето, зима на мороз. Вроде бы приметы добрые. А спустя две недели узнал: десятью днями раньше не стало княгини Анастасии Ивановны. На пророка Аввакума не стало.