Камер-фрейлина императрицы. Нелидова
Шрифт:
— Тогда подарите мне десять минут вашего терпения, всего десять минут, ваше высочество.
— Вы так возбуждены.
— Да, возбуждена, потому что предчувствую недобрый замысел в отношении вас. Замысел, который можно — ещё можно! — разрушить.
— Говорите.
— О, благодарю вас, сир!
— Вы опять прибегаете к этому титулу!
— Потому что он как никогда близок к вам, ваше высочество, если ...если вы проявите совсем немного доброй воли.
— Значит, речь пойдёт об Александре. Это исключено!
— Но вы подарили мне десять минут, ваше высочество,
— Вопреки моему желанию и моей воле. Тогда вы утешали меня тем, что ко времени его совершеннолетия он уже освободится от опеки императрицы и вернётся к своему отцу. Что же из этого вышло?
— Всё, как и предполагалось.
— Вы дразните меня, Катерина Ивановна!
— Нет, нет, сир. Что означает эта свадьба — на несоответствующей невесте и раньше всякого положенного срока?
— Ах, вы согласны с возмутительностью этих обстоятельств?
— Ещё бы, ваше высочество! Это признает каждый человек.
— Кроме императрицы, которая способна на любую глупость, чтобы унизить и больнее задеть меня.
— Да, но в этом случае императрица просчиталась!
— Каким это образом?
— Самым очевидным. Женатый Александр Павлович полностью выйдет из-под опеки императрицы. От него вынуждены будут отступиться все эти бесконечные наставники и — скажем так — агенты влияния императрицы. Теперь у её величества не будет ни малейших оснований противодействовать вашим постоянным — я подчёркиваю, постоянным! — встречам с сыном. Вы сможете взять окончание действительного образования Александра Павловича в свои руки, заинтересовать его военным делом, манёврами, маршами. Это будет естественно, и это поддержит Константин Павлович, который всё время к подобным занятиям стремится. Разве это не верно, ваше высочество?
— И вы думаете...
— Сир, это совершенно очевидно! А ранняя женитьба... Что ж, обретя официальную супругу, ваш сын сможет в дальнейшем руководствоваться велениями собственного сердца. Пройдёт несколько лет, и его сердце заговорит.
— Но мне отвратительно видеть само по себе это гессен-дармштадтское отродье в моём дворце.
— Ваше высочество! Разве этот проигрыш не покажется вам совсем ничтожным по сравнению с обретением двух, казалось бы, потерянных сыновей? Оба великих князя, даже для простого соблюдения приличий, будут отпускаться императрицей к вам.
— Так чего же вы добиваетесь?
— Чтобы вы удостоили сегодня своим присутствием праздник освобождения сына, ваше высочество, и превратили его в торжество справедливости.
— А как же бесчисленные педагогические усилия императрицы? Вы считаете, они могут пройти бесследно?
— Я могу ошибаться, ваше высочество, но я в этом уверена. Вспомните, как много науки, дидактики и как мало человеческого тепла сообщила императрица своим внукам. Она написала «Бабушкину азбуку» с поучительными историями, которые способны усыпить, если не уморить, каждого человека, тем более ребёнка.
— Сочинила, кажется, длинные наставления
— Я знаю их наизусть, ваше высочество, потому почти такими же они применялись и к воспитанию монастырок. Уверяю вас, самое трудное было не уснуть крепким сном при их чтении, а ведь отдельные постулаты ещё к тому же были написаны на десюдепортах во всех институтских дортуарах, столовой зале, даже коридорах. Впрочем, это не было изобретением императрицы — но лишь пересказом «Эмиля» Руссо.
— Руссо меня не интересовал никогда. Салтыков тоже не мог разобраться в сути предписаний и вполне доверился тем учителям, которых императрица-бабушка решила выбрать. Бог мой, чтобы ребёнку читал физику профессор Крафт, ботанику — сам знаменитый Паллас, математику Массон! Себе же он оставил только заботу о здоровье мальчиков и в этом, похоже, преуспел.
— Вы обошли своим вниманием, ваше высочество, Михайлу Муравьева, излагавшего основы русского языка.
— Да, помнится, вы мне давали для чтения что-то из его достаточно сентиментальных сочинений, совершенно ненужных будущему мужчине и военачальнику. К тому же он скучнейший моралист.
— И ещё преподававшего Закон Божий протоиерея Самборского.
— ...который всегда мне представлялся вполне светским человеком.
— Он и остаётся таким. Религиозный дух ему совершенно чужд, да эта часть воспитания никогда не волновала императрицу и в нашем институте. А вы знаете, ваше высочество, предполагаемая супруга вашего сына имеет одно несомненное достоинство.
— Вы его уже сумели обнаружить, Катишь?
— О, вы ни за что не догадаетесь, в чём именно оно состоит. В превосходном, очень красивом голосе.
— Она ещё и поёт?
— Нет-нет, она чудесно рассказывает, и ваш сын успел сказать, что вместо чтения книг теперь будет предпочитать её рассказы о книгах, которые сами по себе ему порядком надоели.
— Что ж, Катишь, вы добились своего. Пожалуй, я буду на венчании.
— И тем осчастливите своего сына, ваше высочество. Это чудесно!
— Итак, Безбородко, самое время подвести итоги с нашими дорогими Господином и Госпожой Вторыми. Даже моё терпение не безгранично, а они злоупотребляют им всё вновь и вновь. Начать с того, что сидение в Гатчине уже переходит все границы. Великий князь в полном смысле слова живёт там как в осаждённой крепости и не собирается ни сдаваться, ни переходить в наступление. На эту изоляцию уже стали обращать внимание иностранные послы. Ты сам, Александр Андреевич, доставлял мне иностранные газеты с совсем не лестными для русского престола комментариями. Эти пасквили продолжаются?