Камероны
Шрифт:
Сара понимала, что лучше ни о чем больше не спрашивать. Она уже успела обнаружить, что у терпения есть одно великое (Преимущество: не надо ни о чем опрашивать, не надо волноваться – рано или поздно все само узнается. Рано или поздно люди сами расскажут то, что тебе хотелось узнать. На Джемми надели вязаное белье и снова накрыли его одеялами.
– А что ты думаешь по поводу нашего отца и лорда Файфа?
– Я думаю, что шесть пустых кораблей весят больше, чем слова нашего отца, – сказала Мэгги. – А вот за это надо уже благодарить Джемми.
Сара ничего
В дверях появился Роб-Рой с бутылкой виски в руках.
– Можно мне войти?
Мать посмотрела на него так, как когда-то смотрела на некоторых учеников в школе.
– Конечно, можно. Это же твой дом.
– Я еще тут не был.
– Что ж, все равно это твой дом. Не надо задавать глупых вопросов в такую минуту.
Роб-Рой посмотрел на Сару.
– Что-то появляется в Питманго, что-то исчезает, но есть вещи, которые не меняются, – сказал Роб. – Как брат?
Сара указала на кровать, где под грудой одеял лежал Джемми.
– А доктора не надо вызвать? – спросил Роб.
– Все, что сделал бы Гаури, мы уже сами сделали, – сказала Мэгги, и Сара кивком головы подтвердила: да, мол; и тут уже Роб мог не сомневаться, что так оно и есть.
– Я, как узнал, сразу пришел. Хорошего виски не дают, когда расплатиться за него нечем.
– Сколько мы тебе обязаны? – опросила Мэгги.
Он посмотрел на мать также, как она посмотрела на него.
– Это же мой брат лежит тут, леди, – сказал Роб-Рой.
С плетенками, полными угля, вернулись Сэм и Эндрью и молча обменялись с Робом рукопожатием. Никаких объяснений не требовалось – они ведь встречались в шахте. Затем появился и Гиллон. Все мысли его, конечно, были о Джеме, но постепенно до него начало доходить и то, что ему предстояла встреча с лордом Файфом. Он постоял над сыном – погладить хотел его, но не решился, – послушал его тяжелое дыхание, затем подошел к столу и тут впервые увидел Роб-Роя.
– Я рад, что ты явился. Добро пожаловать к себе домой!
– Я рад, что я тут.
Они обменялись рукопожатием и обнялись. В дверях стояли соседские детишки. Дом Камеронов, еще недавно такой обособленный, за последние недели стал открытым для всех. Люди приходили и уходили, тогда как раньше их здесь видеть не желали, да и они сами не желали заходить.
– Я бы не пускал их сюда, – сказал Роб. – Отошлите их домой. Дети от четырех до восьми лет очень к этому восприимчивы.
– К чему? – спросила Мэгги.
Роб в изумлении уставился на нее.
– К дифтериту. Ведь у него же дифтерит, да?
От этого слова в доме все будто сковало холодом.
– А что такое дифтерит? – опросила Эмили, но ее вопрос остался без ответа.
– Почему ты так считаешь? – спросил Гиллон. Он разозлился на сына.
– Да по тому, как он выглядит и как дышит. Я видел таких больных там, внизу, в бараках. – Роб-Рой при этом шаркал ногой по полу, и голос его был едва слышен.
– Как только он начнет потеть, как только одеяла промокнут от пота, дело пойдет на выздоровление, – сказала Мэгги, появляясь из залы.
– Что
– Угу, главное – это пропотеть, – сказал Роб и поспешил переключить разговор на другое. – Послушай, – воскликнул он, хватая отца за руку и не представляя себе, какую он причиняет ему боль, – нет, больше я молчать об этом не могу. Я все болтаю и болтаю, а дело-то делаешь ты.
– Ох, ну кто бы на моем месте поступил иначе?
– Я хожу, обвязав шею красным платком, готовый лезть на баррикады, и без устали говорю о революции, а тут – господи! – тут стоит человек, который взял и на самом деле все перевернул.
Джем застонал.
– Роб! – попыталась утихомирить брата Сара, но он не слышал ее.
– Нет, об этом мало говорят. Ведь этот человек заставил лорда Файфа пригласить его в Брамби-Холл, чтобы потолковать о крахе капиталистического общества! – Он похлопал отца по спине, причинив ему почти такую же боль, как и тогда, когда пожимал руку. Джем снова застонал. – Помнишь, я сказал тебе, что хочу переменить имя, не желаю больше быть Камероном? Как я тогда себя назвал?
– (Безродным, – сказал Гиллон.
Роб на минуту озадаченно задумался, потом вспомнил.
– Угу, правилыно. Роб-Рой Безродный. Блестящая мысль, верно? Так вот теперь я не поменял бы фамилию Камерон ни на какую другую на свете. – Он так громоподобно выкрикнул «на свете», что Джемми впервые с начала болезни членораздельно произнес:
– Я люблю тебя, Роб, но ради бога заткнись.
После этого его усадили в подушки и с ложечки влили в него полгаллона крепкого чая с лимонным соком, глицерином и виски – чай был такой горячий, какой только можно проглотить. Днем Джемми начал потеть, как потел в середине смены, когда работал в низком забое с твердым углем. Он извергал из себя пот, он столько его выдал, что вязаные одеяла, казалось, дымились от него. Мэгги снова нагрела кусочки сала и положила ему на горло; его /кормили бурым сахарным песком, слегка разведенным водой, чтобы поддержать силы и чтобы он продолжал потеть, а Сара прикладывала к его пылающей голове холодные компрессы с гамамелисом, чтобы мозги у него не повредились от жара. Под вечер Джемми перестал потеть и к нему начал возвращаться голос. Его переодели в чистое белье, а одеяла выстирали, его же накрыли сухими. Самое страшное прошло – теперь можно было заняться тем, что предстояло Гиллону.
8
Вот ведь дело-то какое, – сказал Гиллон.
– Я же не знаю, как и обращаться к нему. Я даже не знаю, как его зовут. И что я ему говорить буду?
Они уставились на него. Никто ведь из них не собирался идти в Брамби-Холл, поэтому они не думали о том, как надо себя там вести.
– К примеру, надо мне пожать ему руку? Или поцеловать кольцо? Или расшаркаться? Что надо делать?
– Веди себя как человек. Пойдешь туда как человек и уйдешь как человек – все очень просто, – сказал кто-то. – Потому мы и выбрали тебя.