Камероны
Шрифт:
Это его озадачило. Ему вовсе не хотелось, чтобы они с Элисон были как брат и сестра. Он вышел из сада и остановился, поджидая ее. На деревьях еще висели зеленые яблочки – это означало, что воришки вроде Йэна и Эмили в любую минуту могут тут появиться. Элисон старалась не отставать от него и все же вынуждена была остановиться, чтобы передохнуть.
– Если я тебя о чем-то опрошу, ты мне скажешь?
– Ага, наверное. Думаю, что скажу.
– Почему вы, Камероны, то и дело ходите на Горную пустошь?
Вопрос застал его врасплох: он понимал,
– Искать тетеревиные яйца. – Это был обычный ответ, принятый у них в семье, ответ, с помощью которого выворачивался Сэм. «Но вы же их не находите», – неизменно говорили Сэму, а Сэм отвечал: «В том-то все и дело, понимаете, зато можете себе представить, что будет, если мы их найдем!» И на этом разговор заканчивался. Но Эндрью так никогда бы не сумел.
– Этот ответ я знаю, – сказала Элисон. – Я спрашиваю тебя – почему.
Он зашагал дальше, вверх.
– Я не могу тебе ответить, – сказал он.
– Потому что ты мне не доверяешь.
– Ох, что ты! – Он обернулся к ней. И подумал, что мог бы доверить ей что угодно.
– Тогда скажи мне.
Ему бы очень хотелось выполнить ее просьбу – никогда еще ему ничего так не хотелось.
– Не могу я, – сказал он.
– Дело не в том, что ты не можешь. Если ты мне доверяешь, все можно. – Она посмотрела на него, и он понял, что не удержится. Но ведь это была семейная тайна, она принадлежала не ему. Это была тайна Камеронов.
– Это же не мое.
– Что – не твое?
– О, господи. То, что мы делаем. – И он развел руками, сознавая, что производит жалкое впечатление. – Неужели ты не можешь понять, что не могу я сказать тебе?
Она посмотрела на (него – взгляд у нее был проницательный, а глаза такие юные и даже невинные, что редко бывает при проницательном взгляде.
– Нет.
Он стоял, не в силах ни продолжать путь, ни повернуть назад, сознавая лишь, что время уходит.
– Что-то затучивает. Снова пойдет дождь.
– Нет, я не понимаю, что ты не можешь мне довериться. – Она повернулась и пошла назад.
– Не уходи! – крикнул ей вслед Эндрью. Это был словно крик о помощи. – Ты можешь пойти со мной. – Она остановилась, и он подбежал к ней. – Можешь пойти.
– А я увижу, что ты будешь делать?
– Да.
– И я все пойму? – Он даже удивился, как близко подошла она к тому, чем они занимались. У него возникло чувство, что она все знает и просто проверяет его.
– Нет.
– Но раз я все равно увижу, ты мне скажешь?
Ему хотелось сказать «да», но вместо этого он лишь покачал головой. Она зашагала дальше и вот уже подошла к началу сада.
– Пожалуйста, не уходи так, – взмолился он, следуя за ней.
– Можешь идти со мной, если хочешь, – сказала
– Да нет, не могу. – Это был крик боли. – Я должен сходить наверх. Они же на меня рассчитывают. – Он взял ее за руку, сам удивляясь собственной смелости. – Послушай, вы, Боуны, гордитесь своими традициями. Если бы у вас была семейная тайна, которую вы поклялись хранить, ты бы мне ее не сказала.
– Ох, нет, все равно сказала бы. – Он этого не ожидал и на какое-то время потерял почву под ногами. – Потому что я бы верила тебе.
И все же слова не шли у него с языка – особенно в такой день, когда его отец собирался встречаться с лордом Файфом и за его спиной незыблемой скалою должна стоять семья; нет, не мог он выдать тайну, которую они хранили столько лег. Эдисон пошла дальше, вниз, через яблоневый сад. А он был связан, опутан узами, которые ему не разорвать, и они удерживали его от того, что ему так хотелось сделать.
– Элисон! Вернись. Я скажу тебе. – Но он не пошел за ней и знал, что, если она вернется, он все равно ей не окажет. Он побежал вверх, чтобы наказать себя, а также потому, что ему хотелось причинить себе боль. Семья – прежде всего, семья всегда будет прежде всего, без семьи вообще ничего нет. Боуны, может, и выбалтывают свои тайны, но Камероны – никогда.
Красиво звучит, всегда красиво звучало, но ему тошно было даже думать сейчас об этом. И почему его угораздило родиться Камероном, повторял он про себя, а потом вслух, с каждым мучительным шагом вверх по пустоши: «Почему я? Почему именно я?» – понимая, что, наверно, отринул от себя единственную в своей жизни любовь, чтобы сохранить любовь другую. Слишком это тяжело дли молодого парня, подумал Эндрью.
10
Гиллону казалось, что он просидел в бадье несколько часов. Он мылся и споласкивался, намыливал волосы, потом промывал их уксусом, чтобы они блестели и чтобы на них не осталось щелочи. «Если люди хотят, чтобы я выглядел калекой, – подумал Гиллон, – иначе все надо делать». Им следовало снести его вниз на ставне и положить у порога, а они вместо этого снаряжают его, точно горного стрелка на парад.
– Сколько еще времени? – вдруг крикнул он. 'Конечно же, прошло несколько 'часов.
– Три часа до срока, – 'Крикнула Мэгги.
До срока. Слова палача. От этой фразы мороз прошел у него по коже.
Он стал вытираться и заметил, что руки у него опять Дрожат.
– Хорошо бы придумали такую пилюлю, которую бы проглотил – и нервы успокоились, – сказал Гиллон.
– Есть такое средство, но только не пилюля, – сказал мистер Селкёрк. – Его наливают из бутылки.
Мэгги тотчас вышла из залы в кухню, хотя Гиллон стоял голый посреди комнаты.
– Да что это с вами, черт побери?! – прикрикнула она на Генри Селкёрка. – Вы хотите, чтобы ваш друг для храбрости приложился к бутылке, а потом чтоб от него виски несло? А ты – одевайся. Стоишь тут весь синий и трясешься, как куст на пустоши.