Камни
Шрифт:
— Это нормально, — говорит она. — У этих препаратов накопительный эффект. Главное — что вам не хуже.
Это снова звучит до боли профессионально.
И ему вдруг становится мучительно горько.
4
— Будешь смеяться, но мне действительно лучше от этих таблеток, — Давид откидывается на спинку кресла. Отчего-то ему лезет в голову, что его отец всегда терпеть не мог такую его позу.
«Вальяжная» — так он её называл.
— От таблеток или от сеансов психотерапии? — Паша едва заметно
— И от того, и от другого. Но подкол засчитан.
— Я не подкалывал! — Паша, кажется, пугается. Он всякий раз боится обидеть, и это трогательно. — Я наоборот давно хотел сказать, что рад, что у тебя нет никаких галлюцинаций и твоя… мама не бегает за тобой по метрополитену… И что вообще выяснилось, что это не твоя мама, а совершенно живой человек…
— А уж как я рад. Не обижайся, Паш. Это всё мои шуточки. Придурковатые.
Какое-то время Паша молчит. Давид подливает ему вина.
— Пей давай, а то я как алкаш в сравнении с тобой.
— Хочешь, чтобы было, как после винного бранча? — отзывается Паша, и они оба дружно начинают смеяться. Однажды как-то в субботу, в которую Паша внезапно не работал, Давид пригласил его на винный бранч в ресторан. Он вина, которое можно было подливать сколько угодно до окончания бранча, Паша быстро сделался не просто пьяным, а, как говорится, «лыка не вяжущим» и едва не уснул за столом. Давид был вынужден забрать его к себе домой (благо, ресторан находился в Василеостровском районе) и уложить спать.
— Винного бранча больше не будет, безлимит закончился, — Давид тихо смеётся. — Пей давай, всё равно сегодня я плачу. Кто платит — тот и музыку заказывает. И даже не вздумай мне перечить.
Как правило, Паша на такое обижается и не разрешает платить за себя, но сегодня Давид его пригласил, потому Паша не спорит.
— Тебе же вроде нельзя вино? — осторожно говорит Паша. И тут же поясняет: — Я слышал, что, когда принимаешь такие препараты, пить нежелательно.
— Ты прав, но сегодня исключение. Я не принимал сегодня таблетки, чтобы посидеть с тобой. Завтра продолжу.
Паша явно не согласен с таким безответственным поведением, но ничего не говорит. Он пригубливает наконец вино и продолжает молчать какое-то время — так, словно понимает, по какому поводу они вообще здесь пьют это вино. А затем наконец решается задать вопрос.
— Что будет, когда лечение закончится? — тихо говорит он. — И тебе больше не нужно будет посещать её как врача? Что ты станешь делать?
Давид берёт бокал и, в отличие от Паши, опрокидывает его залпом.
— Не знаю, — отвечает он — изо всех сил стараясь, чтобы его тон был как можно более бесстрастным. — Тут возможны варианты. Можно постараться попасть в дурку, где она работает, в качестве пациента, — он разводит руками. — Ну, или предложить ей выйти за меня замуж.
— Было бы неплохо.
Давид качает головой:
— Хватит прикалываться, Паш. Она на это не согласится, — Паша, судя по выражению лица, жаждет задать вопрос «почему?», но Давид жестом пресекает его. — На кой ляд ей еврей сорока с лишним лет с больной башкой,
Паша явно хочет поспорить, но в последний момент передумывает.
И это хорошо, думает Давид.
Иногда лучше жевать, чем говорить.
Ну, или пить вино.
В глубине души он ждёт рассказов про Свету, сотрудницу Паши, в которую тот влюблён. Из этих рассказов Давид успел уяснить, что Света — симпатичная и добрая девушка со стройной фигурой и длинными — едва ли не до колен — каштановыми волосами, которая хорошо относится к Паше, но, кажется, в душе не ведает ничего о его возвышенных чувствах.
Сегодня Давид как раз не прочь послушать про Свету.
Но Паша отчего-то ничего не говорит.
Должно быть он, Давид, слишком загрузил его своей историей про мать, психиатра и больную башку.
Так он думает.
Но виду старается не подавать.
Незачем портить Паше настроение.
В следующую субботу Давиду внезапно видит Каролину Заболоцкую на улице.
В своём районе, недалеко от станции метро «Приморская».
Её соломенного цвета волосы собраны в хвост. На ней черная футболка, чёрные джинсы и чёрная джинсовая куртка.
Она одета так, как обычно вне работы одевается он, Давид, — и это отчего-то несказанно радует.
Начинается дождь — сильный и внезапный, как нередко случается в Петербурге.
И идущий сзади Давид видит, что у неё нет зонта.
Быстро протиснувшись через толпу людей в дождевиках и с зонтами, он догоняет её и раскрывает над ней зонт. Она резко оборачивается к нему.
И в этот момент он понимает, что она отчего-то очень рада его видеть.
И причиной этому стал, кажется, даже не зонт.
— Давид… — говорит она. Её голос звучит тепло и совсем не профессионально. — Вот так сюрприз.
— Каролина… Витольдовна…
— Да ладно уж, зовите просто Каролина, — отвечает она, и он изо всех сил старается не начать улыбаться, как дебил.
— Хо… хорошо. Каролина. Просто дождь начался, а я увидел вас… случайно. Я подумал, что вы… промокнете…
Она кивает:
— Да уж, сколько лет живу в Петербурге, а всё никак не заведу себе полезную привычку постоянно носить с собой зонт, — она внимательно смотрит на него. — Вы такой брутальный. Не узнала бы.
Он нервно касается рукой своего подбородка.
— Я просто… не бреюсь по субботам.
— Шаббат? — она улыбается — явно уверенная в том, что догадалась правильно, и он тут же кивает:
— Да.
— Вам очень идёт, — говорит она, и внутри у него всё замирает.
Она говорит с ним не как врач с пациентом.
Она говорит с ним как женщина с мужчиной.
— Спасибо, — быстро проговаривает он. И тут же добавляет: — Я… провожу вас?
— Только до метро, если можно, — отвечает она. — Мне отсюда по прямой. Обычно уезжаю от «Василеостровской», оттуда мне ближе, а тут вот прогуляться решила, — она снова улыбается. — Кажется, мне пора заканчивать с рабочими субботами. А то они чего доброго доведут меня до ручки. Ваш народ мудр.