Кампучийские хроники
Шрифт:
Я не могу описать того, что я почувствовал. Это была та самая комната, в которой, я уже сидел однажды в компании каких-то московских забулдыг интеллигентного типа.
Она была заставлена стройными рядами бутылок из-под виски «Джонни Уокер», «Грантз», «Чивас регал», «Уайт хорс» и прочих «скотчей».
Судя по всему, прежний хозяин квартиры круто зашибал в последние дни лонноловского режима. Но почему? Откуда мог я в хлороформовой бессознанке оказаться в этой самой комнате, о существовании, которой не ведал ни сном, ни духом.
Но отчетливо помню тот вселенский ужас, который охватил меня, когда за приоткрытой дверью увидел маму.
— Мама, ты постой секундочку, я сейчас, — сказал я, (только разгоню по квартире собутыльников, подумал я)…
— Что с тобой? — спросила Мышка.
Я вновь очнулся в Пномпене в комнате загромождённой рядами запылённых пустых бутылок …
Смахнул наваждение.
— Я в восхищении! — показываю рукой на опустошенный арсенал творческой личности.
— Да уж, — сказала Мышка.
Потом мы ещё несколько раз приезжали посмотреть на будущее наше жилье. Но ремонт не двигался с места. «Нет насоса для подачи воды», — говорили люди их ведомства месьё Висало. Легче нам от того не становилось.
Спустя несколько лет дом этот всё-таки отремонтировали. Но сделали из него «Белый отель». Я в нём даже провёл дней пять, когда приехал в Пномпень в 1988 году от одного еженедельника, в котором тогда служил.
…Я очнулся.
Женька внимательно смотрел на моё лицо, и по лицу у него струились ручейки пота.
— Уф, — сказал он, — слава Богу, успел!
Плечо у меня ныло, но боль была угасающей.
Боцман и моряки разулыбались.
— Ну ты и выдал, Игорь!
— Матерился, что ли?
— Да не особенно. Просто когда начал считать до ста, то после тридцати сказал, а пошли все на… Всех денег всё равно не пересчитаешь!
— Каких таких денег?
— А это мы у тебя хотели спросить.
Женя накапал в склянку валидола.
— Выпей!
— А закусить?
Моряки дружно смеются.
— Игорь, а все корреспонденты такие?
— Какие?
— Ну, которые…
— Нет, только из программы «Время»!
Вечером сидим в нашей каюте вместе со стюардессами Валей и Светой и бутылкой «Советского Шампанского» из посольской лавки в Пномпене. Ещё у нас коробка шоколада и элегическое настроение у меня и паршивое у Пашки. Сломал я оператору возможный роман со Светой.
Валентина села справа от меня ближе к иллюминатору. А ведь наверняка уже слышала про мой афронт. Знает ведь, что не приобнять мне с этой стороны дальневосточную ладушку. После хлороформа подташнивает. Но продолжаю мужественно травить байки из жизни останкинских коридоров, где артистов, известных на всю страну, было пруд пруди.
Однако соловья баснями не кормят. Девушки прощаются.
Остаюсь один в отсутствие любви и водки …
Оставшиеся три дня нашего «курортного сезона» в Кампогсаоме мы крутились как белки в колесе. Отсняли около километра «Кодака». Истратили почти весь запас киноплёнки. Сюжеты потом получились отменные.
В судовой библиотеке встречаю девушку Н.
Она слегка краснеет.
— Вам почитать?
— Да, если есть «Милый друг» Мопассана.
— Сейчас…
Как всё же мило она краснеет. И такая хорошенькая. Словно и не случилось того, что случилось.
А плечо всё ещё ноет. Лежу на левом боку. Читаю Мопассана.
«Был один из тех летних вечеров, когда в Париже не хватает воздуха.
Город, жаркий, как парильня, казалось, задыхался и истекал потом. Гранитные пасти сточных труб распространяли зловоние; из подвальных этажей, из низких кухонных окон несся отвратительный запах помоев и прокисшего соуса.
Швейцары, сняв пиджаки, верхом на соломенных стульях покуривали у ворот; мимо них, со шляпами в руках, еле передвигая ноги, брели прохожие.
Дойдя до бульвара, Жорж Дюруа снова остановился в нерешительности.
Его тянуло на Елисейские поля, в Булонский лес — подышать среди деревьев свежим воздухом. Но он испытывал и другое желание — желание встречи с женщиной».
За иллюминатором хлещет дождь. «Орлова» поскрипывает бортом о причал.
Мы собираемся в Пномпень.
Языком я ощущаю, что-то торчащее в десне. На «Орловой» вода в каютах отфильтрованная, дезинфицированная. Пальцами вытаскиваю два последних осколка корня, после чего ополаскиваю рот остатками коньяка, который мы вчера распили с доком Женей.
Вы думаете, я его после выплюнул?
Через пару лет в Москве я написал нечто вроде очерка для газеты «Социалистическая индустрия» об интернациональной миссии в Кампучии советских стивидоров, докеров, работников порта и моряков теплохода «Любовь Орлова». Вот этот текст:
Осенью 1979 года в кампучийскую столицу только начинала возвращаться жизнь. Те, кто выжил в полпотовских деревнях-коммунах, приходили в свой родной город в надежде встретить родных и близких или хотя бы соседей по дому, потому что так, казалось им, легче будет пересилить боль утрат. Кто-то находил своих и рыдал от счастья, но чаще были другие слезы, безутешные…
В народно-революционном комитете Пномпеня, который расположился на просторном проспекте Советского Союза, работникам с красными от недосыпания глазами в те дни не хватало суток, чтобы решить навалившиеся на их плечи десятки, а может быть, и сотни проблем. А от их решения зависела жизнь миллионов людей. И не только в Пномпене, но и в провинциях.