Канал имени Москвы
Шрифт:
Как романтично.
И неожиданно, чувствуя какую-то странную горечь обиды, Вероника произнесла:
— Фёдор?
27
Фёдор не понял, что произошло.
Его скрутили очень быстро. Он попытался было вырваться, но руки завели за спину, резко наклонив его к барной стойке так, что удар о деревянную панель пришёлся ровно по центру лба. Потом голову Фёдора повернули, прижав к стойке щекой и сорвав с него косынку.
И он снова увидел Еву.
Нет, не совсем так. Сначала перед глазами была чёрная вспышка с искрами по краям, видимо, от сильного удара
А потом лицо Сестры растаяло. Как и чёрное пятно перестало плыть перед глазами. И на их месте Фёдор увидел Еву.
— Я же сказал, не дёргайся! — повторили Фёдору. А клеившаяся к нему девица быстро отступила на шаг назад, растворившись в толпе. Почему-то Фёдор видел и это тоже. Но его интересовала только Ева. Её схватили. Это всё из-за него. Он подвёл их всех! Но потом… и это стало неважным.
Еву крепко держали. Она пыталась вырваться. И ей причиняли боль.
Осталось только это.
Фёдор спокойно выдохнул. И почему-то холодно, в голос усмехнулся. Это был его собственный голос. Но и голос, который он порой принимал за отцовский. Насмешливый, знающий, умеющий о самом важном говорить тихо и умеющий повелевать. И сейчас эти два голоса соединились.
— Тебе смешно? — удивлённо поинтересовался человек, предлагавший ему «не дёргаться». Он даже отступил на шаг, подумав, что стоит угостить наглеца ударом по почкам.
— Ещё как, — отозвался Фёдор. Его всё так же прижимали головой к барной стойке, и он чувствовал щекой и губами шероховатую деревянную поверхность.
А затем какие-то льдинки мелькнули в его глазах. И Фёдор не понял, что произошло.
Что и как.
(чучело Дюрассела ожило)
(…где заканчиваются иллюзии)
Два человека, которые вот только сейчас держали его в согнутом положении, впечатав лицом в деревянную панель и заломив руки за спину, теперь лежали на полу, хрипя и пытаясь ухватить руками хоть глоток воздуха. А тот, что предлагал «не дёргаться», ошеломлённо пятился от него, с запозданием извлекая трясущимися руками оружие из кобуры.
«Ты очень медленный, — холодно и чуждо прозвучал в голове у Фёдора этот новый голос. — Недопустимо для полицейского». Фёдор просто шагнул вперёд и перехватил руку с оружием, отведя ствол пистолета в сторону. Затем левой рукой взял полицейского за запястье, выворачивая его и забирая оружие себе. Одновременно локоть правой руки ушёл полицейскому ниже подбородка, нанеся удар по горлу. И тот осел: капля розовой слюны выступила у него в уголке рта.
— Свет! — заорал на лестнице Трофим. — Немедленно дать свет!
Люди в маскарадных масках уже начали пятиться в разные стороны. Кто-то устремился к лестнице, чтобы выбраться отсюда прочь. Раздались первые крики. Фёдор и сам опешил. Он непонимающе уставился на чужое оружие в своей руке, затем перевёл обескураженный взгляд на трёх незнакомых ему человек, которых только что отправил валяться на пол. Фёдор испуганно выронил пистолет, разжав пальцы, словно тот был змеёй, готовой ужалить.
Дали свет.
Фёдор поднял руки, показывая им пустые ладони. В какой-то момент он даже хотел закричать: «Я не вооружён! Смотрите. Я не гид! Не вооружён».
— Вот он! Стреляйте! — В сильном голосе Трофима сквозила паника, с которой тот, однако, неплохо справлялся. — Он напал на полицейских. Приказываю — огонь!
Фёдор посмотрел на него. «А ты неплохо информирован, — прозвучал внутри юноши этот холодный новый голос, вытесняя прежнюю нерешительность. — Получше остальных».
Но нерешительность осталась на другой стороне. Они всё медлили. Им мешала толпа, и они находились в поле обстрела друг друга. Они медлили. Всё, кроме одного. Полицейского-альбиноса. Тот стоял от Фёдора подальше других, но в металлическом блеске его глаз читалась спокойная решимость убить. Фёдор узнал его: «Это тот альбинос, из-за которого началась потасовка в „Белом кролике“, — холодно отметил он. — Кальян сказал про него, что парень, верно, из Икши… С такого расстояния не промахнётся даже ребёнок».
— Стреляй! — заорал Трофим.
Взгляд Фёдора застыл. Какая-то тёплая волна прошлась по мышцам, расслабляя их. И что-то новое пробудилось в теле. Фёдор чуть пошевелился, и тело ответило ему спокойной силой.
«Сукин сын, — подумал он. — Опасное дурачьё! Они собираются стрелять в зале, переполненном людьми».
Фёдор видел, как палец альбиноса лёг на спусковой крючок и сейчас надавит на него. Только мир вокруг словно на миг остановился. И Фёдор увидел всё, что ему надо делать.
Он видел будущую траекторию пули, вовсе не представляя, откуда ему это известно. Видел, как в тягуче-медленном, вязком времени палец альбиноса вдавил спусковой крючок. И потом как ствол выплюнул из своей черной бездны заряд свинца, сопровождаемый струйками тёмного дыма. Фёдор плавно отклонился назад, будто падая или танцуя,
(как недавно с Евой)
и пуля, так же тягуче-медленно разрезая неподвижный воздух, прошла мимо, раздробив деревянную стойку бара, и застряла в ней, вызвав облачко опилок.
Фёдор больше не думал о Еве. Он был уже на полу у брошенного им оружия.
«Полуавтоматический „люгер“, — успела мелькнуть холодная мысль. — Вещь старая, но неплохая».
Альбинос среагировал на его движение и готовился к следующему выстрелу. Но Фёдор видел, что у него ещё уйма времени.
Крючок… Изогнутый металлический крючок под куполом бального зала, и на нём крепится эта роскошная люстра. Крючок показался сейчас близким, как будто Фёдор смотрел на него через окуляр, и необычайно ярким. И осталось только это. Фёдор словно стал одним целым с оружием в его руках, с пулей, которая будто подчинялась приказам его сердца, и крючком на другой стороне. Осталось лишь чуть изменить мир. Тем самым способом, которым на протяжении веков его меняли мужчины…